Сергей Заяицкий - Судьбе загадка (сборник)

И я пойду. Надо за Марьей последить. Сегодня у нас молочный кисель. Как бы она молока не отхлебнула… Она на это способна. А потом на кошку солжёт… А зверя не спросишь.

Степан Андреевич был плохой спорщик. При всяком споре прежде всего замирало у него сердце и нервически невпопад подёргивалась физиономия. Такая уж была у него натура. Обижался при этом он страшно на чужое мнение и долго не отходил. В данном случае обиделся он и рассердился неизвестно на что, а вернее, бессознательно на себя самого, ибо противница говорила, как выяснилось, его же слова. И почему бы ему было оскорбляться на большевиков? Дух противоречия или дурацкая ошибка вышеописанного червячка. Во всяком случае, идя с Пелагеей Ивановной по усаженным акациями улицами, он сказал сердито:

– Я вполне понимаю её мужа. И я бы уехал. Глупость какая: не могла оставить платья. И потом эти кошки.

Во время мужа у неё кошек не было,- сказала Пелагея Ивановна.

– И нельзя же огулом отрицать всю революцию. Неужели уж все до революции было так хорошо? Не знаю…

Они молча шли некоторое время.

На Пелагее Ивановне было платье, немножко напоминающее старинные платья, как их рисуют на миниатюрах. Декольте, пышные коротенькие рукава и очень в талью.

Я не знал, что вы будете у Анны Петровны… Но чулочки ваши целы…

При этом ему представилось илистое дно Ворсклы. Бедные чулочки!

Она промолчала.

А батюшка вас не спрашивал, где ваши чулочки?

Он знает.

Разве вы ему рассказали, как я вас спас?

Конечно.

Во всех подробностях?

Добился. Как густые сливки, налитые в стакан кофе, падают на дно и потом клубами заполняют постепенно стакан, так откуда-то из-под декольте пополз румянец. Степан Андреевич ощутил ликование во всем теле.

Но вы на меня не сердитесь,- проговорил он тихо и виновато,- право, я тогда совсем потерял голову, а вы были так прелестны… Это был поцелуй, преисполненный прежде всего восхищения… Я потом рвал на себе волосы, сообразив, что вы могли истолковать это как-либо иначе.

При этом Степан Андреевич до того увлёкся, что даже пригладил свой пробор.

– Успокойте меня. Скажите, что вы не думаете обо мне дурно.

Это было очень нескромно с вашей стороны. Но уж все мужчины так поступают…

Вас уже, значит, и прежде спасали из реки?

Нет, что вы!

Почему же вы говорите про всех мужчин?

Потому что мужчины не уважают женщин…

И ваш супруг тоже?

Она вдруг сказала строго:

Он священник.

Ну да, конечно, он не в счёт. Стало быть, по- вашему, если человек не священник, то уж он и женщину уважать не может?

Я, право, ничего не знаю…

Вы, однако, сказали… Ну, а если я, предположим, вас люблю?

Вы меня любить не можете.

Почему?

Не знаете вы меня.

Разве для любви нужно знать? Разве не влюбляются с первого взгляда?

Это любовь пустая.

Ну, а ваш супруг вас полюбил, когда хорошо узнал?

Он меня знал ребёнком ещё.

Нет, я признаю только внезапную любовь.

Признавайте или не признавайте, все равно она при вас останется.

Наверное?

Наверное. А вот мы и пришли… Спасибо за помощь.

На крыльцо вышел отец Владимир. Он любезно улыбался и пощипывал бородку.

Доброго здравия,- сказал он, кругообразно протягивая руку,- зайдите, милости просим, в наши кельи.

– Я спешу…

– Ну, что за спех у нас в Баклажанах… Это ведь не Харьков, где на трамвай, глядишь, не поспеешь, или ещё что… У нас тихо… К воловьему шагу приспособляем жизнь… А я ведь ещё и не поблагодарил вас: мою нимфу от смерти спасли… спасибо вам, спасибо… Она у меня как до воды дорвётся – все забывает… Просто, русалка. Ну, так зайдите, чайку выпьем, потолкуем.

Степан Андреевич зашёл.

Чистенько и уютно было в домике. Если бы не ряса и не соломенный полуцилиндр, висевший на стене, никак нельзя было бы догадаться, что живёт тут лицо духовное. На стене висели картинки, больше пейзажики и натюрморты. Все гладенькие и бесхитростные, откуда хочешь смотри, не надует картина. Иоанн Кронштадтский висел над письменным столиком, а под ним портретик самой нимфы – отличная фотография, похожая очень.

Замучили нас обновленцы,- сказал отец Владимир, усаживая гостя возле окна,- дался им наш владыко… Отслужи да отслужи с ними совместно… А владыко наш крепок, как дуб… Не гнётся… Ну, вот и вызывают они его на всякие совещания… По два раза в неделю в Полтаву, а теперь ещё в Харьков. Ну, как можно так человека мучить?