Мэри Х.К. Чой - Личное дело

Короче говоря, с Пакистаном моего папашу почти ничто не связывает. Он сам так говорит. Родился и вырос на Восточном побережье, куда его отец, мой дада абу, приехал еще в семидесятые, чтобы преподавать гуманитарные науки. Это был большой шаг, огромная гордость для его семьи, все члены которой работали текстильщиками в Лахоре. Все шло по плану, пока мой папа не променял магистратуру на стартап в области видеоигр и не женился на моей маме. Мы отдалились от той части семьи. С тех самых пор, как тетушка Наз, папина младшая сестра, уехала на Тасманию. В буквальном смысле.

Но главная причина того, что отцу плевать, где я работаю, «следуя за своей мечтой» (это я его цитирую, серьезно), в том, что я мог бы работать хоть в НАСА, но люди все равно принимали бы меня за обслугу. Вообще, мы с папой не раз друг другу рассказывали, как в большинстве сетевых магазинов покупатели нас то и дело принимают за сотрудников. Это закономерность. Я знаю, что если случайно загляну в аптечный магазин в рубашке-поло, будь это даже Snow Beach от Ральфа Лорена, то у людей не раз хватит наглости спросить меня, где найти витамины или в котором часу аптека закрывается. Это же удивительно, если задуматься. Расизм – он как свет: одновременно и волна, и частица. За нами ведь следят в магазинах, как будто мы собираемся что-то украсть. Интересно, они думают, что мы воруем у себя на работе?

Поезд. Слава богу. Я нахожу свободное место. Смартфон в руке начинает вибрировать. Номер не определен. Вот только я точно знаю, кто это: любой, кому не лень выбить себе неопределяемый номер, кто звонит с 1-800 или подозрительно легко запоминающихся – типа 882-8888, – наверняка взыскатель долгов. Особенно если звонят в обед.

Я проверяю свой банковский счет через смартфон. Кредитные карты, студенческий кредит, арендная плата – ситуация катастрофическая.

Когда поезд останавливается на моей станции, в вагоне открывается только одна дверь. Как всегда.

Черт. Опаздываю. Я выскакиваю на платформу, бегу вверх по лестнице, и из моего рта вылетают мультяшные облачка пара. Я не хотел опаздывать. Никогда не любил это делать.

– Эй! – кричит парень в красной парке, когда я пробегаю мимо. – Проведи через турникет, друг.

– А где «пожалуйста»? – огрызаюсь я в ответ этому придурку, но все равно возвращаюсь.

Я едва волочу свою задницу, спускаюсь по Седьмой авеню, открываю дверь с пластиковыми панелями, хватаю виноградину из холодильника, бросаю ее в рот и тут же жалею об этом, потому что помещение магазина просматривается полностью, а у мистера Кима здесь повсюду глаза-камеры. Плюс я не помыл руки после подземки и наверняка подцепил кишечную палочку.

– Тина, привет. – Она тут же смотрит на часы, висящие на стене за кассой, и бросает на меня уничижительный взгляд. – Да брось, – подлизываюсь я. – Опоздал всего-то на четыре минуты. – Тина ростом в пять футов, обладает фотографической памятью на числа и никогда не забывает обид. Торчащий пушок на лбу и висках недвусмысленно намекает на ее расположение духа, а под глазами залегли темные мешки. Было время, когда она с ума сходила по красной помаде от MAC. «Это Руби Ву-у-у-у-у», – тянула она своим писклявым голоском, когда покупатели обращали на ее губы внимание, но это было еще до того, как утренний токсикоз вывел ее из строя.

Тина забеременела и с тех пор ведет себя так, будто она моя начальница. А ведь еще прошлым летом мы были настоящими друзьями. Ходили на пляж. Не то чтобы свидание, но мы взяли мини-холодильник, отправились на Рокавей и пообедали спагетти с салями – традиционной пляжной едой по-доминикански, как сказала Тина. Запили все это неоново-голубым спиртным из пластиковых бутылок с наклейками-единорогами – это, разумеется, традиционный нью-йоркский пляжный напиток. Потом вырубились и очнулись только тогда, когда банда чаек попыталась стащить наш огромный пакет медово-сырных колечек «Геррз»; я швырнул в них ботинком «Тимберленд», а это, позвольте вам сказать, уже никак не относится к нью-йоркским пляжным развлечениям. Как бы то ни было, я скучаю по той Тине. Понятно, почему она больше не может дурачиться со мной, но все-таки это отстой.