Екатерина Гракова: Все больны, всем лечиться

– Если бы они имели право будить нас, то ты бы уже был на ногах. А так приходится ждать. Времени, сам понимаешь, особо нет.

– Времени?

Я всё ещё ничего не понимал.

– Где я нахожусь?

– Ну… здесь.

– А ты кто?

– Я это я.

– А имя у тебя есть, я-это-я?

– Наверное. Только я его не помню. Как и ты своё.

Я хотел сказать, что прекрасно помню, как меня зовут, открыл уже рот, приготовил саркастичную фразу, и вдруг обнаружил, что не помню. Не помню своего имени. Повертев перископ памяти из стороны в сторону, я ничего не нашёл. Даже намёка на имя. Намёка на слог из имени. Намёка на его вкус.

В голову закралось ощущение, будто этой штуки – имени – у меня и вовсе не было.

– Оно тебе здесь не понадобится, – заверил дикий. – Не будет повода им пользоваться. И времени тоже. В любой момент может прийти Отрубающий руки.

– Отруба что?

– А иногда и голову. Но мы не знаем, почему кому-то он отрубает голову, а кому-то – руки. Может, у него любимчики есть. Типа если выше метра семидесяти, то в одну очередь, а если ноги кривые, то в другую.

– А-а, ясно. Это психушка.

Дикий посмотрел на меня так, словно я стырил у него парочку папуасов из бровей.

– Ну, можно сказать и так, – внезапно согласился он.

– Слушай, а ты не в курсе, как я сюда попал?

– Как я могу быть в курсе, если ты только что пришёл в себя?

– Ну, может… я не говорил во сне?

– Так ты и не спал ещё.

Несколько мгновений я обдумывал, шутит этот тип или нет, пытался по глазам определить градус его безумия, но так как взгляд у него был осмысленный, ни к какому выводу мне прийти не удалось. Тогда я спросил:

– Кто такой Отрубающий руки?

– Хозяин местного заведения.

– Главврач, что ли?

Дикий пожал плечами.

– Часто он заходит?

– Один раз.

– Утром или вечером?

– Говорят, что к каждому в свой срок. Слушай, чем языком чесать, ты бы лучше вставал. Тебе же ещё к ногам привыкнуть надо.

– К ногам? – переспросил я, и, чувствую, что готов запаниковать, бросил взгляд на укрытые одеялом конечности. – А что у меня с ними?!

– Да что и у всех. Затекли от долгого лежания. Ты ж как-никак с месяц тут валяешься.

Месяц? Что я целый месяц делаю в психушке?!

– А где мои…

Я хотел спросить, где мои дети, жена, мама, братья, но обнаружил, что не припомню, чтобы они у меня вообще были. Какого чёрта, я что – сирота?

Нет, не похоже. На чьи средства я столько времени отдыхаю в душевно-исправительном заведении?

– Ну ладно, пойду я, – мой собеседник поднялся с края койки, – а то сестрички придут и выгонят. А у них знаешь какие острые коготки – только успевай царапины расчёсывать.

Он ушёл, а я подумал, что понятия не имею, какие-такие сестрички тут обитают. Я не помнил, как оказался в этом прекрасном месте, и не понимал даже, почему не помню. И ладно бы кто-то сказал мне, что произошло, нашёлся бы человек, который ввёл бы меня в курс дела, так нет же, единственный прямоходящий и говорящий в этом заведении явно не дружил с мозгами!

А и хрен с вами. Сам всё узнаю. Сейчас встану и…

То ли я слишком понадеялся на свои мышцы, то ли им и правда было так плохо, но стоило мне сесть, как стены прыгнули влево. Мельком порадовавшись, что около койки нет тумбочки, об которую можно было бы раскроить черепушку, я элегантным мешком свалился на пол. Сознание, однако, осталось при мне, и я обнаружил, что не чувствую боли. Я должен был прилично удариться локтём и спиной о кафельные плиты, но даже если и ударился, до мозга сигнал об этом не дошёл.

Старик, да нас обоих заперли!

Немного полежав на полу – не дуло, по крайней мере, – я сделал попытку сесть снова. На этот раз не торопился. Подтянулся за край койки, отдышался, принял полувертикальное положение, согнул одну ногу в колене, потом другую, упёрся в кроватную продольную перекладину и приподнялся.

Руки-ноги шевелились, но сил в них как будто не было. Они тут что, не кормили меня?

С грехом пополам мне удалось встать на ноги. Перекладину я решился отпустить не сразу. Когда понял, что могу стоять самостоятельно, едва не пустился в пляс. Подумал – и отложил затею.

Риск для тех, кто пьёт шампанское. Я пью кофе. Зерновой. Молотый на ручной мельнице.

Ну надо же, рассердился я, пристрастия помню, а имя – нет!

Разом придя в скверное расположение духа, я осмотрелся. Палата как палата. Одноместная. В стиле минимализма. Без окон.

Без окон?!

Впрочем, была дверь. И дверь эта в тот самый момент, когда я её увидел, открылась, и в палату вошла беленькая.