Елена Мищенко - Пятый representative

Это позволило мне установить автора. Я переплел эту книгу и подарил ее Зулейке. Она была крайне удивлена таким подарком и зауважала меня.

Зулейка была весьма интересной женщиной, что, безусловно, оживляло нашу исключительно мужскую компанию (все ученики и преподаватели были мужчинами). Многие из учеников были к ней неравнодушны – десятиклассники все-таки были уже весьма здоровыми лбами. Но ходили слухи, что она отдала свое сердце учителю математики – Якову Львовичу.

Яков Львович, несмотря на свое отнюдь не аристократическое происхождение, был нашим идейным лидером – секретарем партийной организации школы, за что, как говорили, частенько попрекали Беню в райкоме. Сквозь кучерявые волосы Якова Львовича пробивались седые пряди. Одевался он всегда очень элегантно, носил хорошо сшитые костюмы и яркие галстуки. Орденские колодки он не носил, одевал их только на праздники. Несмотря на то, что он окончил университет и прошел войну, ему удалось сохранить удивительный местечковый малороссийско-еврейский акцент. Любое его высказывание начиналось со слов «Вот и что ты», особенно часто повторявшихся, когда он нервничал. Произносил он это слитно «вотычтоты», за что и получил аналогичную кличку Вотычтоты.

– Вот и что ты пишешь нам на доске, Бабич? Вот и что это за синус, когда, я думаю, это секанс. Вот и что ты не учишь тригонометрию? Ай-яй-яй. Вот и что за оценку я тебе поставлю? Вот и что ты себе думаешь?

Благодаря этому «вотычтоты» все его высказывания, о чем бы он ни говорил, носили вопросительный характер.

Еще одной интересной фигурой на нашем преподавательском фронте был военрук Савелий Максимович – он же по совместительству преподаватель физкультуры. Так как спортивного зала у нас не было и спортивных площадок тоже, то занятия эти были чисто условными и носили странный, несколько даже вольный, характер. Он был из демобилизованных офицеров, и в первую очередь решил обучить нас строевому делу. Где-то ему удалось достать деревянные винтовки то ли из учебных пособий, то ли из театрального реквизита. Они хранились в его убогой кладовке под лестницей.

Он нас выводил в асфальтированный двор, к которому кроме школы примыкали еще два жилых дома и дровяные сараи. Там, вооружив нас этими декоративными деревянными муляжами ружей, он пытался обучить нас муштре, приговаривая: «Это в ж-ж-жизни вам еще не раз приго-го-дится». Он заикался довольно прилично, но команды вылетали из него вполне гладко. Поскольку в классе было 28 человека, а ружей была всего дюжина, то первые попавшиеся занимались строевыми упражнениями, а остальные болтались во дворе, или курили за сараями. На его бодрые крики «На плечо!» и «К ноге!» на балконы выскакивали домохозяйки и не менее бодро вопили на весь двор: «А шоб вам пусто было! Убирались бы вы на стадион или куда подальше. Шо вы тут устроили казарму? Будете орать – вызову милицию». После этих угроз он несколько тушевался, велел прятать свежесрубленные пищали и вел нас на склоны бегать стометровку. До следующего пункта назначения добиралось не больше половины класса.

Для меня в новой школе наибольший интерес представляли соученики. Предположения Эдика, что они, в основном, босяки с Сенного базара, не оправдались. Конечно, Боря-папуас был явлением уникальным. Людей несколько отпугивала его невероятная вздыбленная прическа, но вел себя он довольно тихо.

Прошло полтора месяца пребывания моего в новой школе. Я уже успел достаточно хорошо познакомиться со своими соучениками. Среди них было много талантливых и интересных ребят. Я с ними с удовольствием общался. В этот день в середине октября была пасмурная дождливая типично осенняя погода. Я как обычно с утра встретился с моим ближайшим приятелем Сашей Скуленко возле знаменитого алешинского дома-кооператива «Медик» на Большой Житомирской, и мы отправились в школу. По дороге мы выкурили по сигарете и обсудили наши дела, как неприятно в такую погоду тащиться в школу и как было бы приятно очутиться в теплой уютной квартире с друзьями и без всяких уроков, тем более, что на первом уроке предстояла встреча с Сычом. Очевидно такие настроения обуревали всех наших учеников. Боря-папуас, как наиболее эмоциональный среди нас, почувствовал это, очевидно, сильнее всех. И вот посредине урока украинской литературы его вдруг обуял дикий патриотизм, он встал и громко запел: