Елена Мищенко - Пятый representative

– Вы не подскажите мне, где я могу видеть преподавателя Скота?

– Как вам не стыдно! Пожилая, вроде культурная женщина, а пользуетесь какими-то постыдными кличками.

– Вы напрасно обижаетесь. Это не кличка, это вполне приличная фамилия. Был даже такой известный писатель – Вальтер Скотт. Он написал великолепный роман «Айвенго». Так где мне его найти?

– Я такого не знаю, – твердо ответил Андрей Петрович.

После этого Витя Розенталь получил по полной программе: и от энергичной мамаши, и от Скота.

Остальные наши преподаватели оказались довольно симпатичными людьми, кроме учителя украинской литературы, постоянно демонстрировавшего свои антисемитские настроения. Это был тучный мужчина с обрюзгшим одутловатым лицом и тусклым взглядом, за что получил кличку Сыч. Ученикам еврейской национальности он обычно говорил:

– Я розумiю, що вам тяжко буде даватись украiнська мова. Так вам, щоб здобути нормальну оцiнку, треба буде вивчити напам’ять по тридцять вiршiв кожного з поетiв: Тичини, Бажана, Сосюри та Рильського, а також декiлька вipшiв класикiв.

И мы оставались после уроков и зудили эти бесконечные вирши. Из одного конца класса слышалось:

На майданi бiля церкви революцiя iде.

«Хай чабан, – усi гукнули, – за атамана буде!»

А в это время в другом конце бубнили:

От этой тонкой лирики голова шла кругом, и мы переходили на весьма гуманную классику:

Впрочем долго мы не могли оставаться в школе после уроков, так как на второй смене с трех часов нашими классами завладевала школа глухонемых. Контакт с ними налаживался довольно слабо. И это было вызвано не только отсутствием у них слуха. В первые же дни нашей учебы в новой школе мой приятель Эдик, такой же ренегат как и я, переехавший сюда вместе со мной, забыл в парте авторучку (тогда эти предметы были еще дефицитом). Ручки на следующий день он не обнаружил и попросил меня остаться вместе с ним и переговорить с глухонемыми насчет пропажи.

Мы дождались молодого человека, который сидел за партой Эдика, достали лист бумаги и начали писать ему вопросы. Письменно он отвечать не хотел, а продемонстрировал нам такую пантомиму. Он пробежал указательным и средним пальцем правой руки по левой руке от плеча до кисти (мол, «иди ты») и в конце насадил эти два пальца на указательный палец левой руки. Пантомима легко расшифровывалась. На все последующие вопросы наши новые знакомые отвечали аналогично, вызывая восторг и мычание своих приятелей и приятельниц. Так как у них обучение шло совместно с девушками, эта пантомима носила весьма пикантный характер. Таким образом консенсунс с нашими сожителями установить не удалось.

Остальные наши преподаватели оказались приятными людьми. Русскую литературу нам преподавала Софья Борисовна. Она была изящной дамой, жгучей брюнеткой с залихватским локоном страсти за правым ухом и пикантной родинкой на левой щеке. За свою внешность она получила кличку Зулейка Ханум, или просто Зулейка. Она заставляла нас учить наизусть отрывки из Шолоховской «Поднятой целины» и Фадеевских «Разгрома» и «Молодой гвардии». Это вызывало раздражение у Сыча:

– Чому це вас навчає викладач з росiйськоi лiте-ратури? Все Левiнсон да Левiнсон (имелся в виду главный герой романа «Разгром»).

В душе Зулейка была большой поклонницей лирической поэзии. Она призывала нас учить стихи. Иногда она просила кого-нибудь из учеников, вызванных к доске, прочитать любимое стихотворение. Я в таких случаях читал Есенина, которого она очень любила и который в те времена не поощрялся, так как считался упадником. На Новый год я подарил ей сборник Игоря Северянина. Этот сборник, отпечатанный, очевидно, очень малым тиражом, попал ко мне случайно. После возвращения из эвакуации я оказался сначала в Харькове. Нам дали какое-то временное жилье, напротив которого был разрушенный дом. В грудах развалин валялись кучи бумаг, отдельных листов и разорванных книг. Я подобрал одну из них, и был очень удивлен напечатанными в ней стихами. Обложки не было, автор был ни мне ни моим попутчикам неизвестен. Из Харькова в Киев мы добирались в 44-м году поездом одиннадцать дней. От нечего делать я читал эти непонятные стихи. И где-то в середине наткнулся: