Алексей Самарин: Сигнализация

– Прямо панегирик пошлости и мещанству, – возмутился Николай, – апофеоз человеческой серости. Тебя послушать, так всех слепили по одному трафарету и в мире нет тайн и загадок, а значит, нет места и для чуда. Все одинаково безлики, желают одного и того же, мечтают, мыслят, чувствуют одинаково. Знаешь, а я не хочу жить в таком мире, мне скучно, понимаешь?

– Понимаю, – подхватил Александр, – но не помню кто, когда-то сказал, что «свобода – это осознанная необходимость»; и мы с тобой букашки, песчинки, от которых ничего не зависит, мы не в силах что-либо изменить, а значит, должны понимать и приспосабливаться. Пойми, в этом вся нехитрая философия нашей жизни, нет никаких тайн и загадок, всё это выдумки вот таких, как ты, мечтателей и фантазёров. Будь на то моя воля, я бы вообще запретил детям читать художественную литературу, кроме детективов и фантастики…

– А любовные романы? Как с ними быть или они тоже вредны? – вмешался Николай. А Толстой, Достоевский, Чехов, Пушкин, они тоже недостойны нашего внимания, отвлекают, зовут куда-то. Герои, по меркам современного человека, – типичные неудачники, так, по-твоему?

больного организма на здоровые проявления жизни. Сонечка Мармеладова – образец добродетели, ангел небесный. Ты общался когда-нибудь с падшими женщинами? Разве они такие? А он нам навязывает её в качестве идеала для подражания. Ты бы хотел, чтобы твоя будущая дочь, сестра или мать были на неё похожи?

И граф Толстой хорош: развратничать до сорока лет, а потом вдруг опомниться и строить евангельскую общину. Да мне кажется, это рецидивы белой горячки. Не случайно церковь предала его анафеме. Чехов всю жизнь страдал от чахотки, его пьесы, последние рассказы – это безысходность и замогильная тоска. Всё это – отрава для детских и юношеских душ. Понимаешь, мы должны жить «на полную катушку» не завтра или вчера, а сегодня и сейчас.

Никитенко внезапно замолчал, а потом резко дёрнул удилище, которое согнулось дугой. Что-то большое и сильное оказалось на крючке.

– А ты боялся – будет тебе уха, – процедил сквозь зубы, осторожно выуживая сазана килограмма на полтора-два. После того, как добыча оказалась в садке, он вытер ладонью выступившие капельки пота на лбу и стал объяснять, за что он любит рыбалку.

Но Николай его уже не слушал. Предзакатное солнце, коснувшись линии горизонта, замерло на мгновение, как будто решило попрощаться с водоёмом и берёзовой рощей на берегу, прежде чем исчезнуть до рассвета. Ветер стих, зеркальная гладь воды искрилась янтарём. Воздух, днём прозрачно-невесомый, сейчас стал осязаемо-плотным. Разнообразные запахи дурманили голову. Необычайная лёгкость и доверчивость, простодушная вера в чудеса завладели сознанием. Казалось, что росинка, застывшая на стебле камыша, оживёт и из неё появится Дюймовочка девочка-мечта, или добрая фея…

– Пора на берег: солнце скоро сядет, – прервал его медитацию товарищ.

Когда вытаскивали лодку из воды, обнаружили, что у них появились соседи. Выпускники сдали очередной экзамен и весело отмечали знаковое событие на природе. Шутки и заливистый, громкий смех, песни под гитару то и дело нарушали очарование тихого вечера. Гридин подумал, что так могут смеяться только молодые люди, которых ещё не потрепала жизнь. Они свято верят в светлое, безоблачное будущее и в своё особое предназначение, с презрением смотрят на осторожных родителей и пренебрежительно относятся к их мудрым советам. Себя наш знакомый, конечно, не считал старым человеком, но подростковый период его юности миновал давно, поэтому к максимализму – кредо эпатажной молодости, он относился не просто с иронией, а скептически, осуждал радикальное буйство и протест ради протеста.

Приятели разожгли костёр, почистили рыбу. Дрова уютно потрескивали, сладкий дым голубой лентой медленно поднимался к звёздам, а огонь из темноты выхватывал отдельные предметы. Ощущение чего-то ирреального не покидало Гридина. В одиноком кусте чудился сказочный богатырь, готовый сразиться со свирепым Змеем Горынычем, похитившим прекрасную царевну. Холм вдалеке превращался в грозное шестиголовое чудовище, а роща в – его несметное лесное воинство…

– Какой запах! Что может быть лучше ухи, приготовленной на костре? – обратился к нему Никитенко с вопросом, одновременно помешивая аппетитное варево ложкой, привязанной к черенку. Скоро сварится. Знаешь, что я тебе скажу? Любая иллюзия вредна, и даже самая возвышенная. Обман он и есть обман. Помнишь у Горького: «Правда Сатина, пусть горькая, но, правда, а ложь во благо у Луки». Что лучше? Я думаю, правда. Возьмём меня, например. Ты думаешь, я циником родился? Нет, брат, ошибаешься. Я тоже в молодости бредил по ночам, даже стишки пытался писать, а Галку, свою жену бывшую, как боготворил? Только платонические чувства, к руке с трепетом прикасался. И первый поцелуй никогда не забуду и взгляд её полуприкрытых глаз. Я тебе скажу, не глаза у неё были, а глазища, голубые, с туманной поволокой, я в них, как в омуте тонул. Представь, весенний вечер, такой как сегодня, полная луна, на небе звёзд немерено, и ангел, волосы распущены и мягкие, как лебяжий пух. Счастлив был до одурения. Прибежал домой, спать не могу, у окна остаток ночи просидел, представлял ненаглядную и так явственно, что даже аромат её парфюма чувствовал, а утром, как сумасшедший, бросился на занятия. Надышаться и наглядеться не мог. Расстанемся, исчезнет она в дверях своего подъезда, и мне скучно становится, пусто без неё, будто существо одно взяли и разделили на две части. Только потом, после свадьбы, всё изменилось. Ссоры начались, сначала непродолжительные, с последующими бурными примирениями и нежными ласками. Дальше хуже: ссоры становились продолжительнее, а примирения короче и суше, так сказать. Неделями могли молчать, не разговаривать. Я стал на других женщин с интересом поглядывать, поначалу флиртовал, чтобы позлить свою благоверную, посмотри, мол, ты не ценишь, за мужчину не считаешь, а другим нравлюсь, и потом уже по-серьёзному началось. Так и расстались. И всё почему? Да потому что мы не друг друга любили, а собственные идеалы, образы и фантомы. Она во мне увидела вымышленного мужчину, собственные фантазии, а я в ней Беатриче Бесплотную узрел. А когда пелена исчезла, оба разочаровались. Взаимные обвинения посыпались, и каждый себя правым считал, уступать не хотел. И любовь незаметно в ненависть переросла. Выяснилось, что совсем мы не близкие люди, а враги смертные. Вот тебе и иллюзия, и «волшебная сила искусства», – сказал он в заключение. – Ладно, пора ужинать и на покой, завтра встаём затемно, чтобы утреннюю зорьку не прозевать.