Array Коллектив авторов - Прямой эфир (сборник)

– Сету!

А иной раз и:

– Дежа!

Но какой уж тут Шлёма, настоящий Иван-дурак!

Когда бабушка стала наседать на меня, настаивая на изучении французского, я отреагировал сразу и жёстко. Она, наивная и легкомысленная барыня, рассказала мне про Пушкина, подло убитого французом Дантесом.

– Нет! – сказал я. – Француз Дантес убил нашего русского Пушкина! Я не хочу разговаривать на языке подлого убийцы!

Бабушка озадачилась.

Ну, понятно, с немецким языком я разобрался очень легко. Ведь всего пять лет прошло со дня победы!

Я надолго освободил себя от мучений, ведь спорить со мной при таких доводах было глубоко безнравственно.

Надо сказать честно, этой своей изворотливостью, как потом выяснилось – чисто еврейской, я пользовался неоднократно и с успехом. Особенно хорошо это помогало в общении с советской властью. Но не с женщинами! Тут Иван действительно оказывался дураком, а еврей – Шлёмой.

Мы с папой пересекаем огромный тенистый сквер с фонтаном и идём к трамваю. По дороге чего только не продавали! Всё, что продавалось вокруг, мама мне никогда не покупала, разве что надутый шарик, да и то в праздники. Всё остальное великолепие было под запретом. Продавали: вафельные треугольнички с повидлом под странным названием «Микадо»; вафельные же трубочки с белым тягучим кремом, с одной стороны кусаешь, с другой лезет крем, только успевай ловить; круглые мячики сладкой кукурузы; зелёный сыр в шариках – он назывался «курт»; семечки; солёный миндаль; беляши, шипящие на огромных чёрных сковородах; узбекский шашлык из баранины, маленькими кусочками в горячей лепёшке с луком и уксусом… Боже мой! Какое счастье, что я с папой! Уже облизываю я сладкого прозрачного петуха на палочке, а в другой руке – здоровенный кукурузный мяч. Я знаю – это не всё! После бани… Ох, и не знаю, чего просить!

Баня. Вход с мужской стороны. Теперь мне спокойно. Письки на месте, разных калибров, не шумно и не суетливо. Никто не визжит, все заняты делом – моются. Мне нравится отец, он мускулистый и в меру волосатый, не то что вон маленький толстый армянин – весь покрыт густой курчавой шерстью. Папа всем хорош, только очень белый. Вокруг народ всё смуглый. И ещё папа не может снять очки, без них он ничего не видит. Когда моет голову, отдаёт очки мне, подержать. Я их напяливаю и ничего не вижу. Только тени какие-то…

Вот мы, мытые и голые, заворачиваемся в полотенца из авоськи и идем в предбанник. Папа в буфете берёт мне стакан ситро, а себе кружку пива. Мы садимся на лавочку и медленно пьём. Папа сдувает с кружки густую пену.

Однажды вечером, совсем поздно, у нас собрались гости. Это произошло, как объясняла мама бабушке – внезапно.

Так бывало часто. Люди пришли шумные, весёлые, и принесли с собой много водки, лимонада, колбасы и горячего хлеба, мама тоже чего-то тащила на стол – помидоры, зелень, крупную хрусткую редиску, жёлтый сыр с дырками…

Все суетились, хохотали и курили, мужчины и женщины.

Этих женщин я любил, они были ласковые и очень приятно пахли. Ногтики у них у всех были накрашены, и губы тоже. Они все меня очень нежно целовали, а я бегал в «папинмамину» комнату и смотрелся в зеркало на шкафу. Мне очень нравилось, что на мне было много красных и розовых следов от поцелуев.

Потом все уселись за стол и меня посадили. Сразу все стали шумно чокаться и говорить папе хорошие слова про какую-то репетицию. И пили они все водку, а мне налили стакан сладкого тёплого лимонада. Бабушка сидела рядом со мной и тоже пила лимонад. Рассказывали какие-то истории про евреев и очень смеялись. И снова пили, и выпили за меня и за бабушку, ей налили, она сопротивлялась, но всё-таки выпила рюмку и заела конфетой. А я грыз редиску и пил уже просто горячий лимонад, мне стало скучно и захотелось спать.

– Женик, пойдём, маленький, на лавочку посидим, а то черти шумят, накурили. Одно слово – артисты! А ты маленький… – так сказала бабушка и вывела меня во двор.

Там было темно, только огромная жёлто-красная луна поблёскивала через густую листву чинар и тутовника. Мы сели на скамеечку, и я ткнулся головой в мягкий бабушкин живот. Мы сидели молча и дышали…

Это бабушка запела свою любимую украинскую песню. Она очень чистенько пела жалобным тоненьким голоском. И мне так стало жалко того, кому боже не дал крыльев!

Я посмотрел в небо – оно было по-южному чёрным и очень-очень звёздным! И эти звёзды были такими яркими, что даже глаза кололи… И никаких никому не надо «крылець», потому что никто и никогда не долетит до этих далеких звёзд, никто и никогда, никакой «сокил» не решится лететь по этому чёрному бесконечному небу… И мне стало так одиноко и страшно под этими звёздами, что я заплакал и даже затрясся на бабушкином животе.