Константин Кропоткин - Узлы и нити

Вторую не ждали.

Роды были домашними, принимал не сам муж, конечно, хоть и доктор, а его помощница – повитуха по одной из многих специализаций, которых требует жизнь деревенской знахарки.

Истребовав и получив все нужное, заперлась она с роженицей в докторской спальне, а он, дипломированный врач, сидел на кухне и, покрикивая на старших детей, которым еще рано было идти спать, курил в приоткрытое окно и глядел в сад – на деревья, на круглую клумбу, покрытую жухлой травой, как верблюжьим покрывалом, на сарай смотрел, что чернел вдали меж темных оголенных стволов.

Была поздняя осень, не очень поздний вечер.

Акушерка пришла со смешком, словно желая уличить в чем-то. Она была большая квадратная женщина, и даже скулы на широком веселом лице ее были угловаты.

– А вы говорите, – сказала она, румянясь, блестя потом, дыша довольно тяжело, не то от природной мощи, не то от потерянных сил: она долго покрикивала там, в спальне, стоя над кроватью, пока роженица, держа в каждой руке по подушечке, стонала негромко, ритмично. Роды не были первыми для этих женщин, что той, что другой.

– Жива, – сказал он, доктор, не зная, какой выбрать тон. Тетке-повитухе он приходился начальником, но сейчас главной была она, когда вышла на кухню и оправила на голове голубую косынку.

– Двое они. Сперва одна, в другой раз вторая. Обе девочки. Хотя по второй и не скажешь, она без волос. Хотя первая волосатая. Но ничего, у второй тоже будут волосы, – она вытерла о подол голубого фартука и без того чистые руки. В спальне было достаточно кипятку, а также прямо там, в углу рядом с бельевым шкафом, был туалетный стол с утопленной в него фаянсовой раковиной, из белой стены там торчал желтый металлический кран; эту роскошь, водопровод прямо в спальню, устроили еще прежние хозяева дома, богатые люди, а нынешние – доктор с женой – этим благом пользоваться полюбили.

Ждали ребенка, одного, – а родились девочки; двойняшки, не близнецы.

Другие дети в семье деревенского доктора отнеслись к рождению девочек без удивления, без испуга, а радовалась из них, четверых, только сестра, старшая из детей, которая была первенцем, за всех отвечала и трое хулиганистых братцев ей порядком надоели.

Появление девочек – сразу двух девочек! – она считала своим личным достижением.

– Я заказывала, – говорила она с лицом серьезным, выхаживая в родительской спальне возле кроватки, где одна маленькая спала, а другая маленькая, медленно шевеля лицом, похожим на сизое тесто, скорее, дремала, держась за руку сестры, ее обнимая.

Старшая сестра внимательно смотрела, как мать пеленает девочек, как кормит их грудью, держа чурбачками в обеих руках. Она запоминала обстоятельства материнства, и знание это ей, конечно, пригодится еще не раз.

Это были ее девочки. Она заказывала.

По прошествии времени она гуляла с двойняшками, с ними разговаривала – и из-за них как-то разом стала казаться старше. Братья начали относиться к ней иначе, они присмирели. Может быть, они запоминали просто, как следует вести себя отцам, когда в доме появляются маленькие дети.

И знание пригодилось всем троим не раз. Семья эта чадолюбива.

Они были двойняшками. И носы у них были похожи, по-фамильному выгнуты, и чуть выпяченные губы, и особенности телесного строения, с ногами приставленными к телу так, что походка казалась немного утиной. Но не близнецы они были, а двойняшки, – сестры в той же степени, как и старшая их сестра, как братья их, со схожим рисунком носа и рта, но без особого стремления к тождественности.

Девочки эти, крупной породы, не были красавицами и, наверное, потому не очень заинтересовали отца. Встретив весть акушерки тихим вздохом, далее он исполнял все, что полагалось отцу, но ласкал девочек мимоходом, бездумно, как гладят кошку, если уж она ластится.

Когда лет через пять появится совсем беленькая девочка, девочка-ангел, он будет иным, дочка будет гордостью его, любовью. Он будет таскать ее с собой везде, громко ею гордиться – отцовская любовь странная, она бывает начисто лишена периферического зрения, выстреливает прямо, бьет наповал, оставляя прочее в состоянии полусуществования.

У той из двойняшек, что родилась первой, было чуть удлиненное лицо, напоминающее сливовый плод. Вторая была, скорее, вишенка – щекастая, круглая, послушная сестре, но на какой-то свой неубедительный лад.

Кто из них сильней, стало ясно так рано, что все, вроде, знали всегда. Едва проснувшись к жизни, первая принялась тормошить вторую, вечно требовать от нее чего-то, а когда им выгородили отдельную комнатку, сделав из одной – две, то через тонкие стены, в комнату к мальчикам часто просачивался писк двойняшек, их возня. Перед сном, уже в ночных рубашонках, они тихомолком ссорились. Первая мешала второй вести собственную малозаметную жизнь, играть в свои молчаливые игры – девочка-слива забиралась в кровать к вишенке, толкала ее, дергала за волосы, за что обе получали нагоняй от сестры старшей, сестры-воспитательницы, снисходительной куда менее матери.