Константин Кропоткин - Узлы и нити

Было, в общем, так, как сказал папа.

Грек-отец на свадьбе дочери много пил и шумел, мать-гречанка каталась круглым черным колобом, – бегала, хлопотала. Свои держались своих: свадьбу сыграли в ресторане родственника, тоже грека – и все было так, как положено было, как будто не север вокруг, а родной юг, милый сердцам бывших южан, сосланных и забытых.

Грек-отец ушел на пенсию со стройки, где в последние годы был бригадиром. Жена его, официально нигде не работавшая, мыла полы по гостиницам вплоть до самой свадьбы дочери. Муж дочери, парень этот, был чужд им и никогда не станет своим – нет ведь в нем греческой крови ни капли. Но зато он учен, зато будет достаток.

Греки хотели большую свадьбу – и свадьба пела, плясала. Мать дала сыну денег, сказав, что лишь в долг, но долга того он ей так и не отдал, а она и не спрашивала.

Греки хотели венчание – и была церемония в греческой церкви. Чтоб скрепить свой брак на воображаемых небесах, сын покрестился. Он удивил свою мать, для которой, привыкшей верить в себя, а не в бога, шаг этот был слабостью, оппортунизмом – ведь не верили бога ни жених, ни невеста. «К чему эта ложь?» – не понимала она.

Но смолчала, стерпела.

Приехав в деревню, они быстро завели себе дом – что-то заняли, где-то родственники помогли. Как раз кстати рядом с домом старухи освободился белый особняк с садом, пожилые хозяева выехали к детям, а дом двухэтажный выставили на продажу. Соседке предложили первой, за хорошую цену, потому что без маклера, а она рассказала сыну, подумав тогда, что станет и ей повеселее, полегче.

Гречанка хотела свой собственный большой дом, она его и получила. Было холодно в нем, топили плохо, экономили. Сын пошел к зятю, мужу сестры в поликлинику, в той же деревне. Жена его работать не стала. Библиотеки хорошей в деревне не было, могла бы найти что-то в школе, но там так плохо платили, что решила остаться дома, с детьми – пошли они один за другим. Молодая гречанка много бегала, ничего не успевала, часто звала на помощь мать, и та приезжала, тоже крутилась день и ночь, покрикивая на внуков на своем языке.

К ней, живущей рядом, через забор – к свекрови, к сватье – заходили редко, только по делу или по редким праздникам, когда уж никак.

Все ли греки такие?

В тот год было много яблок. «Куда их столько?» – старуха жила ведь одна, только гостей иногда принимала. Когда пошли первые яблоки, в сад к ней стали прибегать внуки: собирали фрукты, чтоб есть их, чтобы греческая бабушка наварила повидла, а мать – напекла пирогов. Яблоки шли в дело, все были рады. Но их было слишком много, созрев, они падали, лежали грудами, гнили, привлекая насекомых, и плыл над садом кислый влажный запах, забираясь к одинокой старухе в дом.

Она была одинока – сын был через забор, а на другом конце деревне жила ее дочь, но старуха была одна, порой, не разговаривая целыми днями. Она ковыляла по дому, готовила себе, когда могла, или вызывала по телефону дочь, чтоб привезла что-нибудь из своей торопливой невкусной еды.

И плыл по саду, по дому мягкий запах смерти, залетали пчелы и осы, мухи, шмели. Внуки сами не шли, детям было некогда – потерпев еще, она вызвала тайком человека, чтоб прибрался, за деньги.

Она приходила к сыну редко – только если звали. Она была рядом с ним, но интереса не вызывала. Она могла бы сказать сыну, жене его, иностранке, что их дочка, умненькая девочка, опасно много врет, ей надо бы перестать врать, избавиться от страха, который будет мешать ей в жизни. Но, как бы умна, как бы прозорлива ни была, ничего не говорила старуха – у внучки есть другая бабушка, бабушка-гречанка, хмурая женщина, сначала льстивая с нею, затем недружелюбная до грубости – она с внуками больше проводит времени, приезжает к ним, с ними живет, это ее территория.

Она приходила к сыну в соседний дом, как гостья, она гладила внуков по темненьким головам, вежливо спрашивала о школе, а когда наступало время, уходила немедленно, благодарила непременно.

Она отмечала: сын похож на отца.

Он тоже полюбил сажать дочь на колени, щекотать ей ухо губами, рассказывая что-то секретное, что-то смешное, и дочка, сидя доверчиво на отцовских коленях, смеялась, позволяя себе быть только маленькой девочкой. Отец его точно также выбрал из своих детей одну девочку, и выражал ей одной так явно свою отцовскую приязнь, выделял ее, словно с нею связь была для него важнее, чем с другими детьми.

Они были очень похожи.

Сын и внешне выглядел братом отца. Сын, как и отец – был темный такой же, и пухлые губы достались ему от отца. Оба они были очень похожи, и если б стоял на столе старухи портрет ее сына, то никто б и не заметил подмены: глаза черные, блестящие, как от влаги, комочком нос, губы, как в поцелуе.