Константин Кропоткин - Узлы и нити

Она была поражена, она была поражена в самое сердце. Она стала чаще проведывать мать – в деревне, на родине у нее был свой небольшой дачный домик, который аптекарь купил ей по причине довольно грустной, о чем ниже.

Мать ее еще была жива, они были друг другу подругами. Не исключаю, только они и были. На что жаловалась матери дочь? Дрожал ли мелкий ее подбородок? Смотрела ли так, словно должны бросить в нее камень? Треснул мир, развалился, и непонятно, что же делать.

– Я же парадный сын, и тут такое, – говорил дядьям старший сын их старшей сестры (как сложно все у этой семьи). Он не чувствовал в оправданиях необходимости. Он, вероятно, однолюб, как отец его, а упрям, как оба родителя вместе. Было так, как он захотел.

Так надо.

Свадьбу играли дважды: здесь и там.

Там, на Филиппинах, он по местному обычаю надел рубашку из ананасовых волокон: расшитую на груди белыми шнурами, а в остальном просвечивающую, стоящую колом. Аптекарь на свадьбе сына был в похожей рубашке, только она была из банановых листьев, а под рубашку он надел майку белую, стесняясь голоты, от чего на фотографиях выглядел как-то особенно нелепо.

С детьми медлить не стали.

Вначале девочка, потом – и полутора лет не прошло – мальчик. Красавец-муж любил свою красавицу-жену, она любила его, они хотели друг от друга детей и могли себе в этой радости не отказывать.

Но любовь любовью, а драма приходит, когда и куда хочет.

У мальчика их, второго ребенка, была беда с почками. Врожденный дефект.

К своей первой внучке отнеслась аптекарша просто – проведывала, дарила вежливые подарки, говорила нужные слова, и – сорвалась, до крови ободрала она свое сердце, узнав о беде маленького, внука второго.

Ждала ли внука, жаждала? Может и в роддоме у невестки не была. Она не объявляла войны – не из тех, кто спорит. Но приехала сразу, узнав о диагнозе. Нужна была операция, затем еще одна, и другая, третья, – вмешательства серьезные, сложные, дорогие (а шансы невелики). Не работает там ничего, как следует. Надо вскрывать маленького, резать маленького, вшивать и вживлять.

Маленький. Бедный. Так жалко. Сердце напополам.

И сырым мясом вспухало обычно спокойное, самодовольное это лицо, когда вспоминала она, как ехала, как сидела, везла, просила, ждала, молила, платила-платила-платила.

Она могла себе позволить. Но платила б, если б и не могла.

Она выходила внука, как выхаживала других, как себя поставила на ноги. После сорока у нее нашли рак груди, долго лечили – но вылечилась она не только потому, что выполняла предписания. Она умела командовать, а болезнь – она ж не упрямый сын, болезнь отступила, сдалась. Муж, испугавшись, купил дачу, в деревне, рядом с ее матерью – только живи.

Вот и мальчик, внук аптекарши, выжил, хоть и сделался балованным, капризным. Ему теперь можно все в доме у бабушки. Добрался ли уже до сервиза? Цел ли дорогущий японский фарфор?

Они несколько раз были на Филиппинах. «Это прекрасная страна», – говорит теперь аптекарь, он даже слишком горячо об этом говорит, добавляя неизменно, что Филиппины поставляют миру не только нянек, но и другого сорта женщин.

Аптекарша тоже хвалит Филиппины и невестку ценит все громче: талант к языкам, трудолюбива, активна, отзывчива, много подруг – и это в чужой совершенно стране. Об экзотической красоте ее не говорит, но разумеет ее, конечно: это же ее сына супруга, она ж вторая половина ее сына .

Они – аптекарь и жена его, аптекарша – скоро едут в Гонконг.

У филиппинки подруга есть, она из гонконгских китайцев. Младший брат приехал в гости к старшему: к врачу – будущий юрист, тоже перспективный, как и все дети в доме аптекаря. Он увидел китаянку, пал, позвал ее замуж. Скоро свадьба.

Скоро мать его, мелким подбородком ныряя, будет и о новой невестке говорить, как хороша она, как исключительна, в их семье не бывает иначе и, слушая эту самодовольную чушь, легко будет рассердиться, как та шепотливая невестка. Фыркнуть «принцесса», фыркнуть «да, что она знает, всю жизнь, как в масле сыр».

А внуки-то вот они. Темная матери кожа и бабушкин уточкой нос. Живые все, здоровые. Мальчик мог бы умереть, а он сидит на высоком стуле за парадным столом, вертит чернявой головенкой, блестит весело, как шоколадка, болтает ножками. Бабка, шурша фижмами своих сложных платьев, гордится им особенно.

Этот мальчик – при всяком случае дает понять щеголеватая аптекарша – большая редкость.

Как тот сервиз, в общем. Понятно же почему.