Владимир Владыкин - Пущенные по миру

И все дорожные переживания уже остались позади, лишь внесённые два сундука с вещами и утварью да узлы с постелями составляли всё их теперешнее имущество. Сначала Екатерина открыла большой сундук с металлической оковкой по углам, выпрямилась, берясь рукой за лоб, и стала раздумывать: с чего же начать разбор вещей? Ведь надо скорее обжить эти пустые комнаты: занавесочки повесить на окна, железные кровати застелить перинами, полы устлать рукодельными дорожками, вот и создастся кое-какой уют. А то от одних голых комнат жуть брала; и всюду пахло пылью, из углов тянуло прохладной сыростью.

Только детям всё было нипочём, забегали взад-вперёд из комнаты в комнату. Больший Дениска забрался на голую сетку кровати и давай сигать, звонко смеясь, подлетая вверх: «Мы здеся будем зыть, мы здеся будем зыть! И-и их!»

И Нина, будто никогда не видевшая белых оштукатуренных стен, глядела на них и в радостном восхищении бралась ладошками за щеки и потому не замечала материной печали. Меньшие, Боря и Витя, носились друг за другом. И вот стоило только Екатерине отвлечься от своих дум озорством детей, как тотчас же душевно расслабилась и тут же тоска отлегла, отпустила. Она воспрянула духом и торопливо, словно куда-то спешила, принялась разбирать сундук. Нине поручила развязывать узлы с постелями, и дочь охотно взялась помогать матери.

– Тем временем со двора приплелась, слегка пошатываясь, Ефросинья и слабо покачивала головой, туго повязанной тёплым платком, в изрядно потёртом старом зипуне, хотя на улице уже вовсю было тепло.

Екатерина давно сняла пальто с цигейковым воротником и была в одной фланелевой кофточке. И все дети тоже скинули пальтишки и налегке с шумом носились по квартире.

– Ну, Катерина, приехали, значитца, к казачурам, – упавшим голосом обронила свекровь, опираясь задом на сундук и усаживаясь на нём удобней.– И увсе тут-ка будем жить? – скептическим тоном прибавила она и в глубокой задумчивости закивала головой, как будто всё ещё не верила свершившемуся факту.

– Да, мама, а где же ещё? – подтвердила с мягким удивлением невестка, продолжая выкладывать вещи из первого сундука,

– А где же Федюня? Чи уже куда-то убёг, шалопутный?

– Да в правление пошёл, матушка, – ответила та.

– Не сядится, – она сердито махнула рукой, прижала к губам сморщенный кулак, тяжко задумалась, как будто впав в забытье.

А дети всё продолжали свою беспечную, радостную беготню с неумолчным криком и гамом.

– Тише, шалопутные, и чего жа вы так разбегались?! – в досаде произнесла Ефросинья, обращая подслеповатый взор на внуков.

– И правда, хватит пыль поднимать, а ну-ка быстро за работу! – приказала не столь твёрдо Екатерина.

Между тем Дениска, спрыгнув с кровати, ухватился обеими рукам за швейную машинку, однако поднять её с пола ему никак не удавалось. Тогда он собрался протащить её от самого прохода волоком.

– Господи, Дениска, надорвёшься! Лучше помоги Нине выложить из узла вещи на кровать, – сказала мать, а сама с пола подняла машинку и поставила на закрытый сундук. Эта машинка напоминала ей брата Егора. Настя, его жена, отдала её Екатерине после ареста мужа, а вторую не успела спрятать. Антип Бедин забрал вечером того же дня, почему-то по свету прийти не посмел… Однако вспоминать о пережитом было неприятно, потому что даже при взгляде на машинку становилось как-то не по себе – казалось, будто в своей металлической плоти она всё ещё хранила некую опасность, и вдобавок ей так и думалось, что от неё исходил неукротимый и деятельный дух брата…

Ефросинье, видно, надоело сидеть без дела, она уже тоже помаленьку возилась с вещами. А Екатерина живо принялась за разборку их добра из второго сундука, лишь бы отвлечься от назойливых горьких чувств, связанных с арестом брата. И только теперь она запоздало пожалела, что приняла от невестки эту машинку, и в то же время после без неё было довольно трудно обойтись. И как ни хотела вспоминать брата, пока возилась в сундуках, память настойчиво воскрешала одну картинку за другой из пережитого, былого…

Из сумрачных детских лет в сознание Екатерины особенно ярко врезалась вот такая горестная картина: морозное зимнее утро, деревенская тишина, из печных труб изб над крышами столбами валили пахучие дымы сгораемой в печи древесины; везде по улицам снега лежало – целые сугробы. И вот из их избы вдруг вырвался протяжный материн стон и вопль. Согнутая пополам, раньше времени состарившаяся от непосильной работы, она вышла, качаясь словно пьяная, упала на колени посреди двора на утоптанный снег. И натруженными руками хваталась то за раскрытую, без платка, голову, то за подол тёмной юбки, чем выражала беспредельное отчаяние и горе, которое свалилось на неё прошедшей ночью, когда в бане в пьяном виде угорел отец, спавший там частенько…