Томаш Кенч - Шаг сквозь тень

А что касается одиночества – если в тебя проникла эта зараза, будь уверен, тебе не спастись. Можешь сколько угодно слоняться по Сансет-стрип, словно сомнамбула, зомби, жаждущие развлечений в ночь пятницы. Утром ты встанешь в комнате, теплой от перегара и дневного света, и снова почувствуешь, как у горла стоит тот самый, хорошо знакомый тебе привкус. Стоило ли так нажираться, приятель? Запах как от бродяги. Бежишь в душ, силясь как можно быстрее смыть с себя вчерашний день, трешь себя этим чертовым гелем для душа, но даже выходя чистым из душевой, ты все равно слышишь этот гадкий запах, морщишься, потому что понимаешь – так пахнет твоя жизнь.

Ребята из Лос-Анджелесского полицейского департамента, в частности «SWAT» – часть одного из самых известных и раскрученных органов правопорядка во всем мире. И нет никакого секрета в том, что такой популярностью они обязаны Голливуду.

Но, надо отдать им должное, в последние годы убийств в Лос-Анджелесе действительно стало меньше.

Еще недавно, в начале нулевых, в Лос-Анджелесе вспыхнула череда немотивированных убийств, жертвами которых становились люди, оказавшиеся на улице. Кто-то выходил из супермаркета и получал пулю в лоб, кто-то сидел с комиксом на стульчике перед домом, кто-то был застрелен прямо около своего авто. Все жертвы погибали от огнестрельных ранений. В основном жертвами были мужчины: тинейджеры, настоящие громилы или старики, – по-разному. Поскольку ничего из имущества погибших не пропадало, полицейские сразу же заподозрили, что имеют дело с инициациями молодёжных банд. Убийцы просто заезжали на машине в район, контролируемый враждебной бандитской группой, ездили по улицам, высматривая жертву, облаченную в одежду цвета неприятельской банды, и расстреливали её.

Как и любой мегаполис, Лос-Анджелес испытывает проблемы с организованной преступностью. Полиция предполагает, что в городе существует 250 банд общей численностью около 26 тысяч человек. Самые известные из них – это «Калеки», «Кровавые», «Мара», «18-я улица». Не случайно, что о Лос-Анджелесе говорят, как о «Столице Американских банд».

Но уже в конце нулевых властям города удалось свести убийства к минимуму: 314 убитых за год. Эта цифра была минимальной отметкой за предыдущие пятьдесят лет. Тем не менее, убийства все еще происходили. Порой банальные, порой трагические, порой шокирующие. Убивают своих жен и мужей, любовниц, врагов и даже детей. Выстрелом или голыми руками. Убийств так много, что случалось всякое.

Все дело в том, что пистолет – это соблазн. Из его дула то и дело доносятся зазывающие шепоты. И не важно, что причин для убийства нет, ствол все время попрошайничает и просит спустить курок. Кто из нас не смотрел на холодный блеск стали ножа для колки льда… Кто не был зачарован его прохладным спокойствием… Нож создан для того, чтобы резать плоть, а уже потом – все остальное. Потом уже тортики или текстиль. Если у тебя за поясом торчит ствол, где вероятность что он не выстрелит? Хотя бы в твои собственные яйца. Это лишь вопрос свободы, хотя о какой свободе вообще идет речь? Многие себе ни каких вопросов не ставят, а просто жмут на курок. Пиф-паф! Вот стрельба и стоит повсюду, от Южного Техаса до Северной Дакоты.

Мой начальник, а по совместительству мой дядя, – Майкл. Прожил в Лос-Анджелесе больше тридцати лет. Он перебрался сюда из Куинс, что в Нью-Йорке, еще до моего рождения, за несколько лет до того, как моя мамаша Нора (урожденная Беннетт), родом из городка Боулинг Грин – его сестра, сошлась с одним чудиком ирландцем, моим папашей Дойлом, и залетела. Так на свет появился я, Бадди Дэйруин. Уже двадцать семь лет я живу на белом свете, но я вам зуб даю, что если бы у меня под дулом пистолета выпытывали подробности всей моей жизни, едва бы набралась дюжина дней, о которых я мог вспомнить. Все дело в том, что я не помещаюсь в сутки; бывает встанешь, почистишь зубы и выпьешь чашку кофе, смотришь на часы – полдень. Настоящее проклятье. И если учесть, что я здоров как бык и у врача-то бывал всего дважды, и то по пустякам, можно сказать, что ускоренный ход времени – это единственная моя болезнь, приобретшая хроническую форму. Но жаловаться я не стану, ведь в жизни есть вещи и похуже.

Несколько лет назад моего дядю стали с ног до головы покрывать красные пятна, которые зудели и не давали ему покоя. Я не помню, как называется эта дрянь: какой-то дерматит или что-то вроде этого. Из-за нее Майкл становился похож на черта, все время красный, ужасно вспыльчивый; в ушах и за ними – белые сухие струпья, словно засохшая мыльная пена; он все сидит да скребет свои ноги, царапая брюки, а ногти издают довольно гадкий звук, будто древоточец жук подтачивает ножку стула. Лицо Майкла все пунцовое от выпивки и вообще… Я испытывал к нему одновременно и сострадание и брезгливое чувство.