Ольга Григорьевская - Остров Ржевский

Я увидел ее с другим мужчиной, и значит, все не просто так, не потому, что мы не подходим друг другу или пришло время расстаться, – нет, она ушла к кому-то, она ушла от меня, из моих рук, не дав мне понять, что я чувствовал к ней, ушла от меня к другому. Я, Григорий Ржевский, в двадцать шесть лет, среди осколков разбитого зеркала, не знал, что мне делать дальше.

3

Анна – источник моей бесконечной боли… Следовало молчать, но я поведал Дугину о своей нечаянной встрече с ее новым кавалером. И завертелось.

Единственный раз, когда я позволил себе растеряться до такой степени, чтобы не явиться на работу, случился именно тогда – на следующий день после моего знакомства с этим типом. Я позвонил, сказался больным и не пошел на предварительное слушание. Знал, что иначе все придется выложить Дугину (мы снова корпели над одним процессом), его нюх бывалого заставил бы меня расколоться, хотел я того или нет. Но невыносимо было представлять, как он дает мне советы по данной части.

Впрочем, рассказать ему все равно пришлось, тем же вечером, за бокалом вина в нашем любимом ресторане. Ради беседы со мной, почуяв жареное, Дугин даже изволил приехать из города Б. ко мне в Р., заявил раньше приветствия, что намерен сегодня упиться, так что «милый мальчик», как он называл меня, пусть предоставит ему диван и чистый комплект белья. Когда я кивнул без возражений, Михаил настороженно прищурился.

– Ты что, живешь один? До сих пор?

Я скрестил пальцы над подсвеченным тусклым настольным торшером меню. Долго делал вид, что выбираю блюдо.

В конце концов Дугин выхватил папку из моих рук:

– Сам расскажешь или применить пытки? – снова расслабленно откинулся на спинку, оттопырил пиджак до подкладки (костюм на нем был хороший, дорогой, из тех, что он надевал обычно на слушания) и осклабился, предвкушая очередной повод посмеяться надо мной.

– Все еще думаешь об этой своей модели? Да, брат, похоже, задела тебя девчонка неслабо. А говорил, справишься. Ни черта ты, малыш, скажу я тебе, не справляешься. Вот уж не ожидал, что все так серьезно. – И в том же духе еще с полчаса нотаций.

– Дугин, ну прекрати, и без тебя хреново, – сдался я.

Он пожал плечами, как отмахнулся.

– Хреново, так позвони девчонке. Что ты, не знаешь, как это делается? Только не нужно потом жаловаться, что не можешь у меня выиграть. Если бы я из-за своих любовей пропускал судебные заседания, я бы тоже не смог выиграть ни одного дела.

Опять назидательный, учительский тон. Дугин был моим преподавателем в университете, именно он дотащил меня до выпуска – до встречи с Михаилом я по два раза на дню решал бросить учебу, но ему что-то понравилось в долговязом болтливом очкарике, листавшем мотожурналы на последнем ряду лекционной. Я быстро стал отличником – этот едкий и по-хитрому грубоватый педагог, эксцентричный циник, главным девизом которого в работе и жизни было «Да пошла в задницу ваша мораль!» (так и выражался с лекторской трибуны), умел одной фразой раздавить неугодного, а из меня он вознамерился сделать лучшего на потоке студента и возражений своему плану не потерпел бы.

Но дело также и в том, что Дугин сумел пробудить во мне интерес к занятиям, научил с уважением относиться к предмету, и я не кривил душой, когда ответил отцу на выпускном вечере, что не жалею о выборе профессии, о том, что пошел по его стопам.

Да, и еще Михаил стал моим другом. У него, конечно, не было друзей, как он любил выражаться, но для меня Дугин превратился в друга, настоящего. Я и сам не заметил, как из приятелей ближе всего к двадцати шести годам мне стал этот мизантропичный сорокашестилетний – ровесник моего отца – трижды разведенный алкоголик, наркоман и взяточник, не гнушавшийся подлогом, подтасовкой фактов, психологическим давлением на социально уязвимых граждан и прочими, если не законом, то нормами совести (которой, по нашему обоюдному мнению, у Дугина не имелось), запрещенными приемами, лишь бы обставить коллегу-адвоката и выиграть дело.

Каждый раз, проходя мимо меня из зала суда, он с едва скрываемым наслаждением беззвучно, одними губами называл счет, в правой графе которого – моей – оставалось неизменное «ноль», а его цифра приближалась к третьему десятку. И неслучайно нас так часто сводила работа друг против друга: я знал, что Дугин использовал личные связи, чтобы это устроить, снова и снова играть против меня и преподавать мне очередные, теперь уже донельзя практические уроки.