Ольга Григорьевская - Остров Ржевский

Но кто-то другой опустил стекло, позвал ее, укрыл, напоил допьяна горячим чаем. Рассказал ей, как она красива, и она сдалась.

– Скажи мне, что это случилось не сразу. Ты ведь не могла так быстро, так просто. Ты же не из таких, Аня…

Я никогда не задал бы ей этого вопроса в лицо – оскорбить, обидеть, отвратить от себя еще больше. Но мысленно и даже вслух – тысячи раз, пустому отражению в зеркале ванной.

Снова увидеть бы, как по белой наволочке скользят, повинуясь движениям сна, каштановые пряди, путаются в моих пальцах, подставленных нарочно, будто первый шаг в любовной игре. Так я ласкал ее волосы в ночь, когда две бутылки пива после очередного проигранного Дугину дела, загорелые сочные бедра и призывно изогнутая линия груди утянули меня в вязкий омут наслаждения.

– Угостите? – улыбнулась она и откинула челку со лба, облизала губы, застыла вполоборота. Соблазнительная – боже, как от нее пахло желанием! Не было сомнений – я поимею ее сегодня же. Вручил ей сигарету вместе со своим именем.

Она ухмыльнулась, изогнула кукольно-тонкие брови:

– Анна.

Пару коктейлей спустя я расплатился с барменом и выскочил в темноту переулка. Руку девушки я крепко сжимал в своей; оглушительная музыка резко сменилась полушепотом ночи, и под соло ночной тишины Анна впервые наполнила своим дыханием мои легкие, в то время как я обнял ее.

Мы ждали такси, мой язык, глубоко погруженный в мягкую влажность за ее губами, шарил нетерпеливо, вдруг она оторвалась от поцелуя и спросила:

– Ты далеко живешь?

Напряженная грудь вздымалась рывками, губы припухли, по щекам плыл румянец. Прикрыла глаза кокетливо.

«Почему я не встречал эту нимфу раньше? Иди ко мне ближе, прижмись бедрами – чувствуешь? Ты такая красивая… Я раздену тебя еще в коридоре, как только мы войдем в квартиру. Первый раз я возьму тебя на полу: твои руки отведу в стороны, но ты непокорно обхватишь меня за спину, будешь тяжело дышать, запрокидывать голову, будешь кричать, стонать и снова кричать. Потом еще раз, в моей постели, – я буду нежен с тобой; я захочу быть нежным, и ты, податливая, как воск, не сможешь сопротивляться. Опустишься, целуя, не отводя взгляда, следя с надменным торжеством, как меня поднимает выше, сильнее. Потом, среди ночи, я еще не раз переверну тебя к себе, уже без сил, но по-прежнему желая. Я хочу, чтобы ты была вот так со мною много ночей подряд… Да где же это чертово такси?»

Мне не наскучило ни назавтра, ни через неделю. Анна осталась в моей простой квартирке и наполнила ее настоящим смехом до слез, бессмысленными списками незавершенных дел на клейких розовых листках, разбросанной по полу обувью, серпантином браслетов и цепочек на подоконнике. Своим горчично-лилейным запахом, горьковатой страстью, шелковыми простынями, сном до полудня и сигаретным дымом в лицо. И постоянным «Я задержусь», «Не жди меня, я поздно», полуночными съемками где-то на окраине города. «Я сама», «Я на такси»… Непокорная. Мне нравилось, что я не нужен был ей каждую минуту, мы давали друг другу дышать, а иногда так здорово было прийти после проигранного дела уставшим, разбудить ее, сердитую и сонную, и целовать, целовать, уткнуться лицом в упругий смуглый живот, почувствовать, как она медленно блуждает пальцами в моих волосах, как раздевается, шепчет: «Иди ко мне».

С чего я взял, что так будет всегда? И не успел даже обдумать, надолго ли, всерьез ли этот роман, как без былой эффектности, до вульгарного буднично лопнул мыльный пузырь.

Все только началось, всего три месяца, а она уже кладет ключи мне в ладонь, просит не кричать и не мешать ей собираться, обводит взглядом комнату – ничего не забыла ли? – мимо моих воспаленных от обиды растерянных глаз, желает удачи, словно в насмешку, и уходит.

Чье это отражение в осколках зеркала? Это Григорий Ржевский или кто-то случайно на него похожий? Те же раскосые глаза в наследство от покойной казашки-матери, брови, густые и черные, на скуластом, как у Игоря Платоновича, лице, хотя не больше чем совпадение маленькому бесплеменному ублюдку оказаться похожим на усыновившего его отца. Накусанные, в корке запекшейся крови губы дрожат, и руки дрожат, в стекле и крови костяшки на левой. Правой теребит себя, думая о ней, представляя молочно-розовую нежность, влажную, манящую темноту меж разведенных бедер, распахнутые губы и частое дыхание… Когда все закончено, я опускаюсь на колени, униженный, и бессмысленно долго смотрю в пол. Я не знаю, что делать, – не знаю, что делать с отчаянием, которое сомкнулось вокруг меня лишь месяцем позже, чем за Анной закрылась в последний раз дверь.