Федор Ахмелюк - Сиреневое облако. Сны или явь - что выбираешь ты?

В один из тихих сентябрских вечеров, сидя на трубах за вторым вещевым складом, Ахмелюк читал очередное письмо от возлюбленной под молчаливым взглядом Сотовкина, который вспомнил, что же их еще связывало, кроме армейской дружбы и похожих взглядов на жизнь.

– Цуканова, значит… – Сотовкин, сложив руки в замок, задумчиво задрал взгляд в тусклое пасмурное небо.

Ахмелюк кивнул.

– Да, – продолжил Сотовкин. – Я знал ее.

Девушку Ахмелюка звали Иветта Цуканова, она училась с Сотовкиным в школе в одном классе и была старше своего парня на полтора года. Макс Сотовкин родился в октябре 88-го, Ахмелюк – в июне 91-го, Иветта – в ноябре 89-го. Болезненный Сотовкин пропустил весь седьмой класс и фактически остался на второй год, пошел в другую школу, оказавшись среди одноклассников на год-полтора младше себя. Школота, а особенно в этом возрасте, глупа, не оборудована уважением к ближнему своему и в силу этого активно выезжается за счет белых ворон, каковой и был Сотовкин. Единственной, кто его мало-мальски поддерживал, и была Иветта Цуканова, очень спокойная, какая-то отстраненная от всего мира (как и сам Макс) девушка, не красившая волосы и не носившая юбки (потом Егор Ахмелюк скажет ему, что сейчас она почти не носит уже штаны), в девятом классе начала слать ему записки со словами одобрения и призывами никого не слушать и оставаться собой. Макса пилили практически все, кого он знал, и откуда в нем взялась такая стойкость – игнорировать все призывы стать «как все», не знал и он сам, не знала этого и Цуканова, однако как-то понимала, что Макса нужно поддерживать, что без этого он растеряет какие-то «природные задатки» (что это были за задатки, она ему объяснить не смогла). Иветта жила на Высокой, недалеко от старого центра, на высоком отроге безымянного оврага. Идя из школы, Макс с Иветтой проходили по малолюдным «нехорошим» улицам старого центра – Бригадной, Верхней Поляне, Подгорной и Угольному переулку, также стоявшими на берегу этого же оврага, но с южной стороны – а Высокая, на которой жила Иветта, появилась в конце восьмидесятых на месте сгоревшего леса на другом, северном берегу, со «старой» стороны – город застраивался с северо-востока на юго-запад. Шли медленно, не обнимались, не держались за руки – Сотовкин не любил прикосновений. Они вообще не встречались, хотя Максу и казалось, что если он предложит Иветте встречаться, она не откажет. Во время таких послеобеденных прогулок – тихо переговаривались об устройстве мира и иными способами друг друга эмоционально поглаживали. Она говорила, что каждый ценен сам по себе таким, какой он есть, что все эти «общественные стандарты» – полный бред, выдуманный для травли одних другими, что Сотовкин необычно интересный и что стыдиться ему совершенно нечего. Всегда задерживались возле дома 17 на Подгорной – двухквартирного, двадцатых годов постройки, в то время нежилого, одна половина была обшита вагонкой и выкрашена в ядовитый ярко-зеленый цвет, вторая же не была таким образом облагорожена и пырилась уныло торчащими из волнистой бревенчатой некрашеной стены пустыми, слепыми окнами на окружающий мир.

Как-то Макс спросил:

– Почему ты всегда останавливаешься возле этого дома?

– Я здесь жила, – ответила Иветта, – в девяностых. Вообще воспоминаний осталось много. Не знаю, почему, но меня сюда стало тянуть все сильнее с каждым месяцем. А у тебя такие места есть?

Мест было полно, но о них Макс рассказывать не стал.

Улица Подгорная Сотовкину тоже нравилась. Во-первых – напоминала своим видом родное Кувецкое Поле. Во-вторых – здесь было необычно тихо и всегда почти безлюдно, хотя недалеко, наверху, шумел местный рынок. Народ предпочитал двигаться на запад, вдоль оврага, по «приличным» Почтовой или Парижской Коммуне, по возможности и вовсе по улице Победы, но никак не по Подгорной, Верхней Поляне и тем более имевшей совсем уже дурную славу Бригадной, хотя ее гопоопасность была практически нулевой, а вся проблема сводилась к наличию двух «цыганских» домов. Жившие в них цыгане никого не трогали, не воровали, не приставали к прохожим, но общественные стереотипы были сильнее исследовательского инстинкта. Тогда, в середине нулевых, наблюдалось быстрое «скатывание» сероводцев к «общероссийским стандартам», хотя город всегда был цитаделью инакомыслия, нонконформизма, пофигизма и иных качеств, нелюбимых в наше время.

Сам Сотовкин всю жизнь провел на Кувецком Поле и из улиц старого центра более всего ему нравился Угольный переулок – уже в то время половина домов в нем была брошена, а вероятность кого-либо встретить на улице была еще ниже, чем на его родной улице Электрификации.