Алексей Ивин - Квипрокво, или Бракосочетание в Логатове

– Я еще не решил. В среду окончательно договоримся. Предлагает сельхозотдел.

– Поздравляю! Соглашайся! Вдвоем веселее. Да и Пингвин остепенится, а то ведь совсем обнаглел: пристает средь бела дня. Ей-богу! В четверг после планерки приглашал на туристскую базу, в финских банях, говорит, попаримся. Каков наглец! Ты знаешь, какие они там концерты задают? Настоящий вертеп, с водкой, с голыми бабами. Мне бы давно уже какую-нибудь статью пришили, а ему ничего, все с рук сходит, силену этому. Все они такие…

– Ну, это дело его совести. Не надо по одному судить обо всех. Да, кстати, ты уж меня извини, что не пришел.

– А я знала, что не придешь. Ничего. Ты ведь свободный человек. Да я не сержусь, я все понимаю. Ты меня тоже извини: на днях совершила маленькую подлость. Не догадываешься? Похвастала перед твоей, что ты приходил… Рассказывать, что ли?

Таисья, досадуя, что он не поощряет ее искренность, последние слова произнесла раздраженно.

– Расскажи, если хочешь, – равнодушно одобрил Ионин. – Впрочем, мне уже досталось. Как вы только уживаетесь, вот что меня удивляет.

– Да вот так и живем. Я тоже думала об этом; и ты знаешь, похоже, что друг без друга мы уже не можем. Ты вот считаешь, что я ее не уважаю? Еще как уважаю-то! Вплоть до того, что ревную. Ну, так вот: приезжает она… не из колхоза, но это без разницы. Радостная. Спрашивает: «Ко мне никто не приходил?» – так, словно бы между прочим, а у самой ушки на макушке. Ладно, думаю, все равно от тебя благодарности не дождешься за добрую весть. «Да, – говорю, – приходил, кузен твой, с Курильских островов. А может, с Антильских. Жалел, что тебя дома не застал». – «Какой кузен? – спрашивает. – Отродясь у меня никаких кузенов не было. Есть какой-то троюродный, да и тот на Сахалине, а не на Курильских островах». – «Тот самый, – говорю ей. – Интересный молодой человек. Выпили мы с ним. Тебе пробку оставили понюхать». А она: «Иди ты, – говорит, – к черту!» Весь день на меня дулась, как мышь на крупу. Потом мне, правда, стало совестно, я утешать ходила, но она заперлась; ну, тут уж и я разозлилась, вместо утешений-то наговорила грубостей. Третий день не разговариваем. Я, наверно, злая, да, Ионин?

– Нет. Я сам виноват: не хватает внутреннего достоинства.

– А ты больше не связывайся со мной, ладно? – Таисья подначивала, подзадоривала. – Я ведь опасная, аферистка и вообще – женщина легкого поведения. Так или не так?

– Не юродствуй, это тебе не к лицу. Если хочешь знать, слухи без повода не возникнут. Сама ведь говорила про редактора, что он развратник, да еще с подробностями; изволь теперь принимать его ухаживания. Рыбак рыбака видит издалека.

– Значит, и ты считаешь, что…

– Я ничего не считаю, а просто хочу, чтобы ты не зарывалась.

– Ага, обиделся, что разыграла Катьку? А мне не обидно было, когда ты подкатил этаким фанфароном? Давай не будем устанавливать объективную истину, а то и тебе перепадет. Я-то, положим, сплетница, а ты вообще подлец. Что, не так? Не чувствуешь, что немножко подличаешь, а?

– Иди ты к черту!

– Вот! И этот к черту посылает. Что за народ! Верно говорят старухи: совсем люди осатанели. Да постой ты! Самое-то главное не узнал: я ведь в твоем отделе корреспондентом буду; Пингвин тебе не сказал? Так что никуда ты от меня не денешься…

– Ладно. Поживем, увидим. До встречи. – Он дружелюбно улыбнулся и уже в дверях, отквитываясь за все насмешки разом, сказал? – Я, может, в среду откажусь от должности – чтобы не подличать…

5

На следующий день Ионин готовился (с половинной надеждой, как рыболов от одной удочки к другой) пойти и еще раз поговорить с Катюшей, такой прилипчивый человек. Если опять неудача, наплевать: у него еще Таисья в запасе (и запасливый). Но по распространенному среди людей перекошенному неравноправию, по которому возможно, что жена неистовей влюбляется в мужа, почуяв любовницу, Катюша сама позвонила с работы и предложила встретиться вечером. «У меня нет достоинства, но и у нее немного», – подумал он, кладя трубку.

Днем он снова посетил Синевых и там познакомился с Ходорковским. Говорили о летающих тарелках, о парапсихологии, столоверчении и тому подобном. Ионин любил окунаться в мистический туман: религия, Бог, астрология и (уж кстати!) Тайлор, Владимир Соловьев, Чижевский. Обо всем понемногу, с пятого на десятое. Эклектика. Чесание языка. Ему казалось иногда, что хотя он всю жизнь боролся за независимость, он кончит тем, что станет безжалостно лупить детей за непослушание и с сознанием гражданской ответственности опускать в урну избирательные бюллетени за кандидатов, которым не грозит провалиться, – и это в такой мере банальное и всеобщее перерождение, что его следует принять без всяких сетований, как смену времен года. Ионин говорил, что мистицизм – своеобразная форма протеста, и модное увлечение оккультными науками свидетельствует о растерянности интеллигенции. Ходорковский поддакивал. Ионин был польщен: еще бы, ведь у Синевых с ним нечасто соглашались; он даже подумал, что наконец-то нашел единомышленника, способного примерять, примирять или отвергать крайние точки зрения, а не однобокого начетчика.