Алексей Ивин - Прелесть дикой жизни

В последние месяцы Артемий Хлодунов проживал не то чтобы бессознательно, но все же ясности, с целеполаганием, в его поступках не наблюдалось. Сам, для себя он свое поведение мотивировал и объяснял, но не вполне. В окрестностях города Радова в лесу он с давних пор облюбовал несколько укромных мест и с приходом весны стал по периметру их обходить так, чтобы прогулка длилась часа три-четыре. Он сознавал, что, если бы работал и ему за работу платили, такого целеполагания и таких мотивировок было бы достаточно: и деньги появились бы, и смысл существования, и занятость, чтобы не распускаться, не думать о смерти и не стареть на глазах. Но беда его жизни в том и состояла в последние годы, что он не знал, чем себя занять.

Неоткуда ждать помощи старику. У всех имелись сокрушительные занятия и прямо-таки путы на теле и душах: дети с ранцами тащились в школу, мамаши выгуливали младенцев, а бизнесмены собак; один только Артемий Хлодунов не был занят, не вовлечен, не участвовал. По первости он пытался спорить с таким предписанием судьбы и, запутавшись на синонимии, одно время даже раскопал и обрабатывал участок земли, примыкавший к городской нефтебазе (участок, участвовать, участие, то есть внимание, участь-доля). Но труд не оправдывал затрат, и на дачу это картофелеводство все равно не походило. «Дача, – продолжал синонимизировать Хлодунов, – есть у того, кому дают, у кого удача; удачливый человек, вот он в реальностях нашей русской жизни покупает или строит дачу, и про него говорят: удачлив, дачник. А мне-то чего тщиться и обезьянничать? Ясно же, что мне-то как раз не дают, а скорее уж оттяпывают мою часть , мою долю, мой процент от общего родового капитала. «Я лишился и чаши на пире отцов», сказал поэт. Это, конечно, смешно, недостойно: Робинзон Крузо городских многоквартирных домов, его так кругом обошли, что он вынужден самостоятельно окапываться и даже возводить загородку от воров».

И вот бессознательный и безработный Хлодунов, как забытый малыш, нашел себе занятие и применение: по весне, но еще до появления клещей обходил любимые уголки отдыха, убежища Монрепо. В том, который располагался в двухстах метрах от красной, в стальных мостиках и сигнальных фонарях, ретрансляционной вышки, он тщательно, на объем своей городской квартиры, обломал вокруг весь сухостой, все засохшие сучки с окрестных рябин, черемух и осин, словно бы помогая весне расширяться и набирать силу. Резон это работы был в том, что летом ведь он придет сюда заготовлять ежевику, малину, землянику и лакомиться плодами той же, к примеру, черемухи, – так отчего не мелиорировать место и местность? Пригодится же! Вон как запущен черемушник, сколько валежника и хвороста! На слове «хворост» бессознательный Хлодунов надолго зациклился, разбирая, синонимичны ли «хворост» и «хворость», «хвороба» и чем же все-таки в действительности он сейчас занят: уничтожает свои болезни, чтобы не хворать, или всего лишь готовит пищу огню? Впрочем, костра здесь он не разжигал: во-первых, слишком близко от города, во-вторых, штрафовали, и крупно, за поджог травы, за так называемый «весенний пал», а платить ему было бы нечем. Веселое бессознательное удовольствие этой работы состояло в том, что, когда сорок-пятьдесят квадратных метров площади вокруг были очищены, трухлявые пни повалены, ветви обломаны столь высоко, сколь можно было дотянуться, а все пригнутые, придавленные и искореженные деревца выправлены для свободного роста, на минуту появилось сознание исполненного долга.

На другой день, опять с утра солнечный и ветреный, он отправился в верховья местной речки, и там, где тропа спускалась в долину и далее вела к воде, над этим спуском, в сосняке опять занялся тем же – сбором хвороста с округи. Здесь не было такой чащобы, как возле вышки, здесь редко и просторно стояли сосны и под ними, приподымаясь из сухой белесой травы, повсюду цвела не медуница, нет, а те, тоже голубые язычковые, и те, голубые пятилепестковые цветы, которым он не знал определения: может, пролеска, может, фиалка. Он хорошо запомнил этот день, потому что вскоре над головой с мертвым высоким воем в парадном строю пронеслись несколько самолетов в виде цифры «70», и он понял, что они возвращаются с репетиции военного парада в Москве и, значит, сегодня 8 мая.

Жаль было топтать цветы, но они росли повсюду. В пологой борозде Хлодунов быстро развел жаркий костер из соснового смолья и подтащил к нему, обломав, верхушку сухого валежника.