Алексей Ивин - Квипрокво, или Бракосочетание в Логатове

Ионин встал и отвлеченно оглядел окрестные кресты. Разговор получился грустный. Таисья, крепкая, чуть мешковатая в своем вельветовом, несмотря на жару, старомодном платье, тоже встала и по-детски, по-домашнему потянулась, согнув руки в локтях и присев. Ионин почувствовал, что знает ее уже давно и близко, эту неприбранную усатенькую женщину, и представил ее и себя в ее «будуаре», где на низенькой двуспальной кровати, покрытой аквамариновым пикейным смятым одеяльцем, валялись раскрытые книги и в футляре полутораметровых стенных часов за темным стеклом бесшумно и мерно раскачивался маятник. Она доверчиво заглянула снизу ему в глаза и сказала:

– Вернемся ко мне? У меня тоже есть бутылка сухого, я хочу тебе ее подарить. И не возражай! Я знаю, что ту ты хотел выпить с н е й.

– Не надо даров, Таисья… Боюсь данайцев…

– Ой ли? Я ведь видела, что ты дрожал за каждую каплю.

На Таисью решительно нельзя было сердиться, даже когда она разоблачала. Она не осуждала ни за скупость, ни за вранье, констатировала, и только; перед любым другим человеком, даже (и особенно!) перед Катюшей, вздумай она столь бесцеремонно уличать, он возмутился бы, заупрямился и заврался. Таисье же был даже признателен за то, что она избавляет его от необходимости лгать. Между ними установилось полное взаимопонимание с первой минуты и надолго.

2

Расстались в три часа пополудни, разоткровенничавшись до неприличия. На следующий день должны были встретиться снова, но Ионин, боясь прогневать Катюшу (зная характер), наложил на себя епитимью и не пошел на свидание. Доступ в Таисьин пятистенок теперь для него закрылся (так казалось). Он выждал воскресенье (скоротать его помогли Синевы), а в понедельник с утра отправился на фабрику, решив по возвращении оттуда зайти в редакцию логатовской газеты, чтобы определиться на работу: там его всегда охотно принимали, потому что летом, в период отпусков, требовались сотрудники, а он не прочь был подработать, хотя Серафима Ивановна пеняла, что он не хочет отдохнуть на полном ее попечении.

3

Когда Катюше передали, что ее спрашивает «красивый молодой человек», она поняла, что это он. В белой косынке, озабоченная, как вести себя с ним, она пересекла шумный цех, на ходу вытирая руки, изрезанные пряжей, и вышла в вестибюль. Ионин сидел в углу за кадушкой с фикусом, радостно поднялся навстречу. Она холодно произнесла:

– А, приехал…

– Да вот… Как говорится: подъезжая под Ижоры, я взглянул на небеса…

За шуткой скрывалась обеспокоенность, он понял, что Таисья не совладала со своим женским торжеством, и ему предстоит неприятное объяснение.

– Пожаловал в гости к сестре…

– Ей-богу, не виноват: что еще я мог соврать на ее расспросы?

– Ничтожество!

– Зачем так, Катюша…

– Она мне все рассказала.

– Все-все? – недоверчиво переспросил он.

– Да, представь себе – все! Я ее, конечно, послала к черту, потому что догадалась, в чем дело. Одного только я не понимаю: зачем ты это сделал?

– Да что я сделал-то?

Вопрос оставлен без ответа. Дальше очень взвинченно:

– Зачем ты даешь повод всякой дряни компрометировать меня? Неужели тебе не стыдно? Неужели я настолько низко пала, что со мной можно так обращаться? Неужели я для тебя всего лишь подопытный зверек, над которым можно производить всякие грязные опыты? И ты еще смеешь после этого показываться мне на глаза? Какой же ты негодяй! Уходи! Не хочу тебя видеть…

Оскорбленное чувство, это надо понимать. Катюша заплакала гордыми, злыми слезами, стыдясь и отворачиваясь, но тут же овладела собой, чтобы он не думал, что она выплачется и простит: примириться так быстро и первой она не хотела, растравляя обиду, ожидая удовлетворительных объяснений и надеясь, что Таисья сильно приврала, лишь бы досадить ей.

Ионин затруднялся, не унижаясь, не кривя душой, не возводя напраслину на Таисью и не оскорбляя Катюшу, рассказать обо всем. Да и что было?

– Успокойся. Не надо истерик, ради бога. Выслушай меня. – Он взял ее за руку, которую она с отвращением отдернула. Это его разозлило. Чувство вины исчезло. Раз от него требуют покаяния, он не станет каяться. Сдерживаясь, чтобы не нагрубить, сказал: – Да, я был у нее. Да, пил вино, когда узнал, что тебя нет. Да, мы гуляли и целовались! Да, да, да! – Теперь уже у него истерика. – Тысячу раз да! Все, что она наговорила, все было! А если ты не переменишь тон, я вообще отказываюсь отчитываться перед тобой. Я не обязан это делать…