Любовь Романова - Детки (сборник)

Я покрутил слегка помятый сосуд и вернул его хозяину.

– Клевая! – попытался найти подвох. – Дорого стоит?

– При чем здесь деньги? – Саня виртуозно сыграл возмущение. – Я же ее не продаю! Это память!

Он умел говорить о значительных вещах, не вызывая чувства неловкости. Еще один талант в его и без того полной копилке. Мороз рассказывал о подвиге советских солдат в битве под Сталинградом, и класс впадал в транс, подобно бандерлогам под шепот Каа. Он читал доклад о расстреле Гумилева, и девчонки запрокидывали головы, чтобы не выпустить из глаз ручейки слез.

– Нюфа, ты знаешь, что такое Память?

– Знает. Это когда пожрать не забыл!

Одноклассники радостно загоготали. Неприятно, но не страшно. Если ничего хуже не случится, три дня пролетят без особых приключений.

Мне так хотелось в это верить, что я ни разу не упал в октябрьскую грязь во время вечерней эстафеты. Даже подтянулся четыре раза. До нормы, конечно, не хватило, но Мороз без особых усилий подтянулся двадцать пять раз, и в общем зачете наша команда заняла второе место. Из восемнадцати.

После ужина – кислого картофельного пюре с куском ватной рыбы – я пошел не в корпус, а за территорию лагеря. Там, в паре метров от металлической сетки рос толстый дуб. Если встать на цыпочки и поднять руки, то можно достать до нижнего края дупла. Идеально круглое, оно казалось нарочно выпиленным в грубой коре старого дерева.

Я обхватил ствол руками, поставил ногу на едва выпирающий сук, подтянулся и заглянул в черный провал. Вдохнул пряный запах древесного нутра. На мгновение мне показалось, что в темноте блеснули чьи-то глаза. Белка или бурундук? А может, лесной дух? Я оттолкнулся от дерева и приземлился на хрустящий ковер опавших листьев. Прильнул ухом к морщинистой коре. Старый дуб отозвался торопливым шуршанием в глубине скрипучего ствола. Наверняка там кто-то был – прятал свои запасы, устраиваясь на зимовку.

А вдруг не прятал и не собирался зимовать? Что если дупла в таких вот толстых дубах – это двери в другой мир, и через них к нам попадают гномы, лепреконы, феи, пикси? Наверное, раньше на земле встречалось много гигантских деревьев, сквозь отверстия в которых спокойно проходили великаны и драконы. Потом растительность на планете измельчала, и однажды настал день, когда исчез последний большой дуб. Еще несколько десятилетий в разных уголках мира доживали свой век крылатые ящеры и существа ростом с пятиэтажный дом, но постепенно все они переселились в легенды. Только маленький народец изредка заглядывает в наши леса. По старой памяти.

Может, прямо сейчас внутри дерева притаился человечек в зеленом колпаке. Ждет, когда я уйду, чтобы сесть на край дупла и, свесив короткие ножки, раскурить вересковую трубку. Ну же, давай, лепрекон, покажись! Здесь никого нет. Совсем никого.

Ответ пришел мгновенно, как боевое заклинание. Я почувствовал резкий удар по макушке, и в листву у ног шлепнулся желудь – ярко-желтый переросток, раза в два больше любого из своих собратьев. Возможно, прямой потомок желудей, росших миллионы лет назад на прадубах.

Сунув гладкий плод в карман, я побрел к лагерю. Лепрекон так и не появился. Видимо, я показался ему неинтересным собеседником.

Они ждали меня в палате. Сидели, по-хозяйски развалившись на кроватях, и громко ржали. Могу поспорить, ржали надо мной. Как только я вошел, Мороз встал. Следом поднялись еще пять человек из нашего класса. Я почувствовал неладное. Ноги налились тяжестью, превращаясь в неповоротливые бревна.

– Ты где был? – с нарочитым дружелюбием спросил Саня.

– Гулял.

– Да ну! – Дрон изобразил удивление.

– Что вам нужно?

– Ты мою флягу трофейную не брал?

– Лучше спроси, куда он ее припрятал? – Леня лениво почесал конопатую картофелину, служившую ему носом.

– Зачем она мне?

– Не знаю. Может, молоко в нее собрался наливать, чтобы под партой посасывать.

Снова гогот. Я знал, в такие моменты не нужно ничего доказывать. Лучше молчать. Молчать и ждать, когда им надоест. Можно таблицу умножения про себя повторять или стихотворение вспоминать. Есенина, например: «Друг мой, друг мой, я очень и очень болен. Сам не знаю, откуда взялась эта боль.

То ли ветер свистит над пустым и безлюдным полем…»

– Короче, где твои вещи?

– Что?

– Сумка где? Шмон у нас – ищем, кто флягу стибрил! – заорал мне в ухо Дрон.

Он играл в следователя. Судя по всему, злого.

– Под кроватью.

Леня, словно нехотя, подцепил ногой мою сумку и вытащил на свет. Расстегнул молнию. Уверенно засунул свои красные руки, покрытые рыжеватыми волосками, в ворох одежды. Небрежно он стал вынимать мои вещи, беря их двумя пальцами и швыряя прямо на пол. Я отвернулся. «Черный человек водит пальцем по мерзкой книге и, гнусавя надо мной, как над усопшим монах, читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги.»