Александр Стар - Неважно

Затем мне стало плохо и мои мышцы отяжелели и стали невыносимо изгибаться словно их настигла мамина мясорубка. Так я впервые поняла, что такое ломка. Мне не хотелось жить. Тяжелая боль, но боль эта была необычной, ни как порезать палец или рухнуть со ступенек третьего этажа с десятком яиц, а боль другая. Бурлящая в каждой клетке боль. И нет, чтобы на этом успокоиться, я подсела на них совершенно плотно. Сначала на легкие, затем перешла к тяжелым. Я перегружала себя, каждый раз мой организм не выносил и отправлял меня в отключку. «Машинка» заезжает в вену и медленно плывет в мозг. Ощущается подавленность и обезвоживание.

Затем у меня был кумар, мне не хотелось ничего принимать. Мне было очень плохо. Но после приходило забвение и я снова нюхала, глотала, и била по вене. Так проходила моя жизнь: стекляшки, насосы, глюки, «прочищение» крови, розовые рецепты, и повседневные 20—30 центов «рольки». Помню, я даже посещала приемы у психотерапевта, но это ни к чему не привело.

Потом родители попали в автокатастрофу и мой умный братец переписал на себя квартиру. Так я осталась на улице, а потом переселилась в этот подвал. Денег больше не было, родители хотели, чтоб я стала врачом, а я стала наркоманкой, и теперь мне действительно необходимы люди в белых халатах. Я перешла на «крокодил» и изредка употребляю гашиш. У меня было тысяча шансов избавиться от этой болезни, но я так и не воспользовалась ни одним из них. Теперь жалею. Правда жалею» – таково первое показание матери Жени на допросе, когда страж порядка сказал: «Пиши. Пиши. Времени нет. Пиши».

Недавно водолазы случайно обнаружили изуродованный временем труп младенца, далеко отплывший от берега. Одновременно с этим женщина медленно заходила в реку: руки у нее тряслись и держали маленького мальчика. Красная луна приветливо встречала каскад звезд и отражалась в глазах ребенка. В этот момент, собачник, выгуливая чихуахуа, не раздеваясь и не раздумывая ринулся к наркоманке и выхватил Женю из кровоточащих рук.

Женщина хотела покончить с собой. И со всем прошлым. Не получилось.

В конечном итоге Женечку отправили в детдом, а мать – в Козловку на 15 лет за детоубийство и сбыт наркотиков.

Продолжает играть музыка. О, мой читатель «Реквием» Моцарта разносится в каждый угол и щель бесконечного подвала и наполняет его последней надеждой о спасении. В этих головокружительных нотах хочется жить, хочется умереть, хочется вскочить и танцевать! Смеяться! Смеяться! И пусть он весит над красным роялем! Но сейчас всем безумно радостно! Всем хочется разделить свой хот-дог с собачкой по кличке Нарик! И наслаждаться! Наслаждаться! Насладись этой атмосферой читатель!

Как сейчас помню первое знакомство в лагере. Лето в самом разгаре уничтожало Черное море. Я нехотя приехал туда, родителям выдали спецтур, они очень хотели куда-то меня дернуть, пришлось познакомиться со всякими придурками и навозными глупыми тетками. Именно там, когда толстая баба толкнула меня в грязевые ванны, зная, что я не хочу валяться в этом дерьме, я впервые встретил своего белокрылого херувима. Мне было 16, Жене 15. Он сидел под еще нерасцветшей альбицией и медленно переворачивал книжные страницы Эдгара По. Его пальчики пианиста нежно касались кончика языка и отправлялись к виску. «Худенький, маленький, милый-премилый, глаза-ультрамарин с 5-ти рублевую монету, поникшие, но как же они будут гореть в счастливые моменты! И румянец, ох какой румянец на мраморном личике, как у клоуна, только совершенно естественный, совершенно огненный. В нем все прекрасно; шейка с коротенькой венозной веточкой посерединке и абсолютно уместная коричневая родинка неловко укрытая белесыми волосками. И наконец губы: они были несоразмерными, как набитые ботоксом, но только натуральным, цветущим, благоговейным, малиновым ботоксом, вероятно, вскормленным с особенным молоком. Я впервые нахожусь в замешательстве перед таким обольстительным существом» – воображал я.

Не знаю как так вышло, но Женечка мне понравился сразу, да и не могло быть по-другому, читатель, ты только представь его, разрисуй самыми яркими красками и заполни пустое пространство своего сердца его трогательным голосом: «Ру» – мгновенно он, «Чкааааааааа» – протягивал следующий слог, и так всегда, речь его пела, душа облетала вокруг него еще при жизни (написал словно похоронил. Нет! Он вечно жив!).