Александр Стар - Неважно

– Как его зовут? – спрашиваешь ты.

– Женечка! Свет моей души! Рок моего сердца!

Пусть, в отличии от меня, это совершенное создание не имеет никакой тяги к тщеславию, но все же оно постоянно тянется к снобистским облакам и видит в них фигуры своего хрупкого тела.

Это одно из самых худших помещений, которое я когда-либо видел в своей жизни. Прижавшись к стене сидят бомжи распивающие боярышник с кефиром. Каждый из них чтет своим долгом показать кариес зубов с задатками чего-то темного: например – силы. Обоссанные углы свежевыжатым соком только лишь дополняют радужную атмосферу. Зловоние добавляет и тот факт, что неподалеку (буквально за стенкой) расположилась ежедневная высадка городских отходов, – что с одной стороны помогает выжить этим безработным братьям по духу, а с другой – ежедневно, каждый из них, сам того не понимая, заболевает тифом, менингитом, кишечной инфекцией и другими вирусами.

И, естественно, никто из них не лечится, а только лишь распространяет на других свои инфекции и умирает в (с) покойных конвульсиях.

Еще они из тех людей, что играют в карты и одновременно сближаются друг с другом. И разница меж этими делами только в том: что первое исполняет долг временный, а второе – пожизненный. Оттого и следует человечность вразрез идущая с безбожными существами.

«Они любят своих детей, они ими дышат и живут» – хотелось бы мне сказать, но как есть на деле, ты, мой читатель, все увидишь сам. «Но кто из них вырастит?» – этим вопросом задался я и неровным движением ступни вывернул ножку рояля, – да, это единственный предмет, который духовно украшает замок безликих вещей. Откуда он взялся здесь? Намедни его притащил какой-то бомж, внезапно вспомнивший о том, что еще за десять лет до того, как я родился, он окончил музыкальную школу по классу фортепиано. Он нес этот рояль в подвал, как Христос – священный крест на Голгофу, и был потным и вонючим настолько, что никто (даже из этого общества!) не мог с ним сравниться. Но после потешных попыток снова стать мастером своего дела, этот великий музыкант повесился, и, что примечательно, последний в его жизни прыжок был именно с крышки рояля.

И вот здесь, на дне, в этом замечательном подвале, 17-го января 2000-го года на свет появился Женечка. День был один из самым холодных в году (можете сверить сводки погоды за этот период), и мать Жени, наркоманка по профессии и синица по жизни, ничего особенного не ждала.

Когда начались схватки, она все еще продолжала ловить кайф и говорить нечленораздельно со своими сонариками. Кто из мужиков должен стать отцом ее сегодняшнего ребенка, она даже не соображает. Сегодняшнего – я употребил из-за того, что дитя это, для начала, у нее не первое, если точнее – четвертое, а еще то, что всех предыдущих младенцев, она либо подкинула под какую-нибудь дверь любого подъезда (как бывает часто в сериалах), либо отвела их купаться в близлежащую реку, – именно там и очищают тела свои грешные бомжи.

Мать Жени неоднократно отправлялась на лечение от дурной зависимости, но каждый раз, выходя из белой палаты, возвращалась в кислотную обстановку. Всю беременность она проходила подогретой, собственно, как это и было в прежние разы.

«Я все еще ожидаю, что когда-нибудь выйду замуж и все эти: «майки», «коды», «колеса», «компоты», «геры», «коки», «макивары», «гумы», «пасты», «соли», и прочие психостимуляторы исчезнут из моей жизни. Но всякий раз, когда шприц заходит в канал, мне вдруг становится невыносимо приятно замечать, что вся та чертовская жизнь, которая идет по наклонной все то время, сколько я себя помню, становится чуть интереснее, чуть веселее и даже лучше.

Тот момент, когда я впервые двинулась, я запомнила навсегда. Это был совершенно чудесный день, – день моего рождения. Тогда мой старый приятель предложил мне стимуляторы. И я с радостью согласилась. У меня почему-то не было ни тени сомнения, что необходимо обдумать такой поступок. «Да. Конечно. Мне уже 20» – запила пять таблеток за раз и начала смеяться. Правда. Это было невообразимо смешно. Я сидела на диване и смеялась, я шла обратно к праздничному столу и смеялась, я обнимала всех встречных: знакомых и незнакомых мне людей и смеялась. Радостно было настолько, насколько вообще можно пережить это чувство. Мама спросила у меня: «Что с тобой?» – а я смеюсь, смеюсь и понимаю, что ничего не могу ответить. Язык как переваренное спагетти, – расплавился, онемел, пожелтел; я смотрела на него в зеркало и все смеялась, смеялась.