– У нас тут человек умирает, сердце, синеть начал.
– Да, ладно, пить надо меньше, алкоголики проклятые
– Аллё! Вы что, говорю вам, человек умирает! Жаловаться буду!
– Много вас сейчас таких «болящих». Ладно, давай, где умирает.
– Деревня Борисцево, последний дом в улице
– Чё? Деревня? А у вас хоть дороги-то чищены? Как ты представляешь, фельдшер к вам будет добираться? По сугробам три-то километра от трассы?
– Говорю вам, умирает! Вы обязаны! – срывался на крик Михалыч.
– Не ори на меня! Сейчас сообщу, если фельдшер пойдёт, то ждите. Пока дайте ему что-нибудь. Есть таблетки-то?
– Да, давали уже…
– Дайте «нитроглицерина» ещё… Лёжа, пусть примет, – сказала женщина и повесила трубку.
Михалыч, уже почти протрезвевший от страха и гнева на эту барышню, посмотрел на Володю. Тому лучше не становилось.
– Эх, дружище, держись, они это, приедут… Паш, беги к Таньке, скажи, таблетки от сердца нужны!
Через десять минут Паша-леший прибежал с горстью различных лекарств, среди которых нашёлся и «нитроглицерин». Володе под ноги, по совету соседки, положили свёрнутую фуфайку, под язык дали таблетку. Минут через двадцать Володя сказал:
– Мужики, позвоните ещё раз, что там, едут? В груди жжёт. Скажите, всё, помираю…
Михалыч, предварительно выпив рюмку самогона – для смелости – набрал «ноль три».
– Это снова из Борисцева. Что там фельдшер, скоро ли будет?
– Ох, неугомонные. Скоро, скоро. Выезжают они. Ты, это самое, скажи, где там к вам пройти?
– Передайте, от указателя там тропа «вершённая», пусть по ней прямо.
– Хорошо, передам. Оно, конечно, лучше бы было, если бы встретили…
– Это да, да, сейчас прибежим. Только пусть они быстрее, плох он…, – уже почти умоляя, произнёс Михалыч.
– Хорошо. Пип-пип-пип… – заговорил с ним электронный голос.
Михалыч был знаком с Володей последние пять лет. С тех пор, как бывший учитель истории поселился с женой в деревне. Супружницу его прибрало три года назад, какая-то онкология, Володя не любил про это говорить. Сам же учитель с тех пор крепко запил, что интеллектуально разнообразило компанию Михалыча и Паши-лешего. Нашёлся – третий. Они всегда рассуждали о политике, истории, роли человека в России и мире, почему развалилась деревня. То ругали, то хвалили власти – это зависело от размера прибавки к пенсии, вместе ходили по грибы и варили самогон. Иными словами – были друзьями. И сейчас Михалыча сильно потрясло происходящее. Он не хотел верить, что Володя умрёт, тот почти никогда не жаловался на здоровье, а хамское отношение «скорой» пробуждали в мужчине дух «воина».
– Ух, я им! Они у меня попляшут! Володь, ты это, держись… только держись… Как от таблетки? Полегче?
– Неа. Что-то мне совсем худо, Михалыч. Говорила мне покойница, не пей. Вот, сегодня опять от неё то же выслушаю. Помру, скажет мне укоризненно: «Я же тебе говорила!». Михалыч… похоронные-то мои в шкафу, в коробке из-под обуви. Там должно хватить…И пиджак мой там же, найдёшь…
– Тьфу, ты! Не помрёшь, едут врачи. Давай-ка, Пашка, сбегай, встреть фельдшерицу, а то не найдут дорогу. Наши медики могут.
Пашка, не застёгивая тулуп, быстрым шагом вышел из дома.
– Володь, держись! Сейчас мы…
Но Володя, хоть и хотел держаться, не мог. Ещё минут десять он стонал. Потом захрапел и отдал Богу душу. Михалыч долго тряс усопшего: «Володя! Вовка! Ну, что ты! Ты это брось!», – но тот почему-то не хотел оживать. Через полтора часа Паша-леший привёл фельдшера. Он нёс чемодан, а женщина, шла следом, поминая нехорошим погоду, мужиков-алкоголиков и президента, устроившего такие длинные каникулы.
– Ох, знал бы, как вы мне надоели. Пьют – и мрут, пьют – и мрут… Каждый Божий день… Он опился – а ты беги, по этим сугробам, по морозу…
– Ладно, гундеть-то… Ты за это деньги получаешь, – довольно смело высказался Паша, ведь фельдшер ему в дочери годилась.
– А ты мои деньги не считай!
– А ты жить не учи. Не от хорошей жизни пьём…
Войдя в избу, Паша и фельдшер увидели Михалыча, сидящего на полу, утирающего слёзы. Володя лежал на кровати в неестественной позе, с перекошенным лицом.
– Пооомееер…, – выл Михалыч. – Что ж вы, суки, так долгооо…
Женщина подошла, потрогала пульс.
– Умер. Давно? – равнодушно спросила фельдшер.
Ответа не последовало. Женщина у Паши-лешего спросила имя покойного, чтобы оформить вызов, что-то записала в своей книге.
– Ну, вот и всё. Ты меня проводишь? – обратилась она к Паше.
– Сама дойдёшь, стерва, – с сердца сказал Михалыч.
Читать дальше