Наташа Труш - Полтора инвалида, два кота и одна собака

Интересно, что этот самый «трус» от профессора мгновенно передавался молодому автору. Порой и слов еще никаких не было сказано, а «трус» уже был! Как болезнь заразная!

И надо было такому случиться, что это состояние творческого мандража они оба приняли за интерес, даже за влюбленность, и у Пал Палыча сорвало крышу. Он аккуратно перекладывал листы из огромной картонной папки на стол, и зависал над ними. И, кажется, забывал о ее присутствии, улетал в Москву, на Патриаршие пруды, туда, где «однажды весною, в час небывало жаркого заката, появились два гражданина»…

Это были искусно сработанные иллюстрации к «Мастеру и Маргарите». Как она угадала с ним в одну тему? Это он всю жизнь рисовал Патриаршие пруды и Аннушку, ковыляющую неуклюже через трамвайные пути, кресты на Голгофе и плащ с кровавым подбоем прокуратора Иудеи, и много-много всего, что трогало его, толкало к бумаге и перу с тушью.

Но это он. Он читал. А она то откуда?! Откуда она?!!

– Откуда вы это…? – спросил он.

А она в ответ усмехнулась, будто поняла, что он имел в виду. «Откуда ты, девочка провинциальная, знаешь это произведение, которое и книжкой-то еще не было?! Вернее, было, да только не у нас, а в Париже! А у нас, может, и не судьба ему стать книжкой. А мы с тобой рисуем к нему картинки…»

– Дали на ночь, – уклончиво ответила Ольга. – Ночь на чтение, и с тех пор, что ни ночь, то новая тема на бумаге. Ну, как? Могу?

«Она спрашивает, может ли?! Мои студенты никогда об этом не задумываются даже. И хоть каждый что-то умеет делать, но такую глыбу булгаковскую не каждому дано перевернуть».

– Как вас звать? – наконец догадался он спросить у нее.

– Ольга. Аникеева. Но моя фамилия вам пока что ни о чем не говорит…

Так сказала, будто знала, что пройдет время – долгое время ученичества и мастерства, лет двадцать, не менее, – и фамилия Ольги Аникеевой станет хорошо известна, и однажды…

И однажды он признается ей, что у них тот самый случай, когда ученик превзошел своего учителя. Он сказал ей об этом сам не так давно, и она улыбнулась ему в ответ той блаженной улыбкой, которая делала ее похожей на ту девочку из прошлого века – необыкновенно милую, чистую и одаренную свыше.

Как быстро все произошло. Вот сегодня ее любимому Павлику уже двадцать три, как ей тогда. И он учится в Академии, и чертит с утра до вечера свои невероятные проекты музеев, концертных залов и библиотек. И его приглашают на разные архитектурные тусовки, где ему остро завидуют одни, и радостно аплодируют другие.

А Ольга раз в месяц встречается со своим Пал Палычем на тусовке графиков, где мало кто может прихвастнуть успехами в своем деле. Кроме нее. А она не хвастается, чтоб не завидовали. Потому что зависть – это страшно, а от зависти людей творческих можно и собственный дар потерять, который засохнет, как ручей в жаркое лето.

По большому счету тусовка эта бесполезная ей вообще была не нужна. В их тесном мире каждый и так знал, кто, чем дышит, кто над чем трудится, и кто чего стоит. И учиться им друг у друга было нечему. Кто-то, как Ольга, и сам все умел, а кто-то не так умел, на порядок плоше, но его это вполне устраивало. Но встречаться иногда надо было. Так было положено, и к тому ее, члена Союза, деликатно призывал Губинский.

…После той встречи с Ольгой Пал Палыч потерял покой. Вроде бы, все давно в его жизни утряслось: работа, творчество, семья, дочь и сын. Дом, в смысле – дача, построен, дерево на той даче посажено, и не одно, и даже колодец выкопал на ключе сам – просидел в холодной яме целый отпуск, заработав радикулит и особую любовь жены и тещи, которые с тех пор лечат его народными снадобьями, чуть заломит пониже спины. Яблони вокруг того дачного колодца по осени радуют урожаями, дети – успехами, вот-вот внуки продолжением жизни явятся, а его вдруг заколбасило так, что потерял сон и покой. Девочка эта ничейная с мальчиком Павликом.

Его мама в детстве тоже так звала – Павлик.

Ольгу он выдергивал на свои занятия и выставки, ставил в пример своим ленивым студентам. Он носился с ней, как с торбой писаной.

Он любил ее. И жить без нее не мог. Он забыл, что ему пятьдесят. Да что там «пятьдесят»! Пятьдесят-то с «хвостиком», вернее, с «хвостом». Много лет. Мужик русский в это время уже в могилевскую губернию целыми стадами уходит. Короток его век, у мужика русского. А он в любовь кинулся, хоть бы и седина в бороду. Жена Аля не узнавала его. Он любил ее пуще прежнего, как в пору их беспечного студенчества, взахлеб, с цветами и шампанским, с бурными ночами, с синими кругами под глазами следующими после этих ночей утрами.