Татьяна Попович - Заметки на полях происходящего

– Вот, кожа сухая стала…

Врач натянул вторые очки, взял лупу, включил лампу в стиле «В глаза смотреть, вопросы здесь задаю я», и принялся изучать мой фейс.

– Э то вы питаетесь неправильно, — назидательно причмокнув, сказал доктор.

– Шоколад едите?

– Нет. Ну, то есть мало.

– Вам нельзя морепродукты.

– Ну, я их мало…

– Все продукты винограда, в том числе вино.

– Ну, вино я вообще не пью…

– Мед нельзя, даже мало.

– Не ем я его!!!

– Рыбу, нельзя кроме деликатесных сортов…

– Не люблю я рыбу…

– Бананы, апельсины, грейпфруты по маленькому кусочку раз в три дня.

– Ну как же так?..

Монолог с перечислением недозволенных продуктов продолжался минут семь. Я пыталась что-то сказать, но… Встаю, а он все перечисляет:

– Манго, киви…

…Продвигаюсь крадучись к выходу.

Слова «икру черную и красную» уже слушала, взявшись за ручку двери.

Пока бежала по коридору, вслед мне неслось:

– Жирное мясо тоже нельзя.

С лестницы я крикнула:

– Не ем я жирное мясо!!! – и выкатилась на улицу.

И вам не болеть!

Я была резка с ней. Уже поздно что-то говорить. Я вообще редко с кем церемонюсь. Особенно с такими, как она. И в этот раз, так печально завершившийся, я резко ее одернула.

За нашей легкой «борьбой» на платформе в ожидании прибывающего поезда с интересом наблюдала девушка с фиолетовой челкой и пирсингом в носу.

Она пощелкивала жвачкой и ждала кто-кого.

Так вот. Я ее дернула. Она отскочила. Развернулась и бросилась к краю платформы…

«Ааааахххх…» – вдох девушки с фиолетовой челкой.

Я завороженно смотрю, и в глубине сознания: «Не успею». Она еще раз повернулась ко мне и нырнула на рельсы. И в тот же миг все закрыл синий бок прибывшего поезда.

— Очень красивая была, – почему-то сказала мне «челка».

Да, очень. Где теперь искать такую пуговицу?

Этот миг единения с народом прекрасен. Парочки обнимаются, и женщины едут, уткнувшись в шею любимого мужчины. Бабульки, которым не спится в восемь утра, работяги, уставше-помятые после ночной смены, и такие же клерки, как я. Запахи – это самое значимое в этой массе. Передо мной маячит шея белобрысого парня, от которой идет флер утренней жареной картошки. Кто-то стоя читает книги, кто-то играет в игры. Студенты кучкой селедок (кстати, опять поколение невысокого роста). Я спешу не в свой офис, поэтому ехать мне дальше, чем обычно. Толпа такая, что можно рожать или заниматься сексом незаметно для окружающих. И умереть тоже, наверное. Ваше тело простоит в толпе до Невского проспекта, и только когда все рванут на выход, тихо осядет на пол вагона.

Я еду в рабочих мыслях, тихо матерясь на свои каблуки. И тут чувствую, что к моей филейной части кто-то прикасается. Не особо обращаю внимание, просто стараюсь отодвинуться, чтобы минимизировать контакт. Изменить, так сказать, градус поворота.

Через некоторое время опять. Черт возьми. При этом толпа такая, что повернуться, не опрокинув полвагона, просто невозможно. Через три неудачных попытки я, искоса взглянув, понимаю, что это парень в зеленой кожаной куртке. Не уверенная, что это он делает специально, стоически терплю. Вот и моя станция. Можно даже не перебирать ногами – толпа сама вынесет тебя на платформу. Приезжаю в офис. Забываю. В обед спускаюсь на эскалаторе, и… тот парень навстречу. И пристально так на меня смотрит. Потом кивает. Наверное, его мысли: «А эта та самая, которая прижималась ко мне в метро». Мои мысли аналогичны. Социальная паранойя. Да. Да.

Их у меня было много. Первым был, конечно, бельгиец. Можно сказать, венец коллекции. Он был надежным, как истинный европеец. Меня смущали некоторые его выкрутасы и то, что я не могла угодить ему в одежде. Поэтому мы расстались.

Потом было несколько русских. Но это было жалкое подобие бельгийца. Пара русских пытались вести себя достойно, но они ненадежны. И спорить тут я буду до хрипоты. Никаких русских.

Один залетный грек, с которым я рассталась в Германии, и два непонятных ярких бразильца.

Каждый из бразильцев повеселил меня недолго, и, обняв на прощание, я отправила в отставку сначала одного, а потом, через некоторое время, второго – его родного брата. У меня не осталось к ним особых претензий, правда, и впечатлений особых тоже.

Был один неприметный немец, к которому я толком не успела присмотреться.