Алексей Прокофьев - Когда листья станут желтыми

«Странно. Через несколько дней все закончится. И ничего не будет. Так отчего же я так… – он побоялся произнести это слово, но оно само собой вырвалось, – счастлив!»

Музыкант посмотрел на затихший океан, на солнце, падающее медленно в его объятия, взглянул на замершую Мими. Ничего не изменилось. И в то же время изменилось все!

Зайдя в дом, он подошел к Дереву, погладил лист шириной в две ладони. На нем осталась глубокая борозда от пальцев: лист покрывал толстый слой пыли. Музыкант кинулся на кухню, отыскал тряпку, жирную, грязную, и с омерзением выбросил ее. И тогда он обнял горшок и, напрягая всю силу воли, приподнял. Пошатываясь, вышел из дома, осторожно спустился по скрипучим ступеням, старательно считая их – раз… два… три… С трудом сделал еще несколько шагов.

– Ничего, – задыхался Музыкант, ловя ртом воздух. – Мы дойдем.

Он нес его бережно, с максимальной осторожностью. Ноги вязли в песке, идти было неудобно и тяжело, мышцы рук немели, он прижался к горшку всем телом, влился в него. Сумасшедшее напряжение сковало, музыкант пошатнулся, потерял равновесие, но чудовищным усилием смягчил удар, и Дерево плавно зарылось в песок.

Сняв с себя рубашку, музыкант смачивал ее и аккуратно, придерживая каждый лист, стирал пыль. Когда все листья засияли изумрудно-зеленым, он по колено зашел в воду и стал брызгать на Дерево. Листья покрылись крупными стекающими каплями, в них отражалось горящее солнце.

Он неожиданно рано проснулся, ушел на берег и долго плавал. Вернувшись, заварил кофе, поблагодарив Панчо за превосходный напиток, и внезапно, вспомнив про него, захотел записать на бумагу свои мысли. Он придумал, что будет писать оставшиеся дни и этот дневник оставит в последний день перед тем как. Да, перед тем как. Оставит на видном месте.

Не желая откладывать, музыкант бросился искать бумагу и ручку. Не найдя ни того ни другого, взял обкусанный карандаш и нотную тетрадь, решив, что писать можно и между строк, то есть между нот.

"Вот уже три дня, как я принял это решение. Вот уже три дня, как встретил Ее. Даже не встретил, мельком увидел в окне, проходящую, плывущую в воздушном голубом платье. И какое-то сверхъестественное чувство, интуиция или прозрение, я не знаю, подсказало мне, что девочка эта пришла за мной.

А я словно очнулся от сна, проснулся после многолетней спячки. Словно бы мне подарили новую жизнь, пусть и ненадолго, на несколько дней, но жизнь настоящую, полную чувств…"

Солнце, преломившись сквозь прозрачный графин, отражалось на тетради маленькими радугами. Он захотел было поставить дату внизу, так обычно делают в дневнике, и с изумлением обнаружил, что не знает ни какое сегодня число, ни какой месяц.

Музыкант перечитал запись и подумал, что хотел рассказать немного о другом: о Дереве, дышавшем свежестью, о танцующем листике Мими. Он ушел в дом, вернувшись с саксофоном в руках, и заиграл небольшими отрывками музыку, что записана между строк дневника.

– Надо идти к Панчо, – решил он. – Иначе я не узнаю, какой все-таки сегодня день.

Музыкант еще раз проиграл позабытую мелодию и, зачехлив саксофон, подошел к ржавому гвоздю у двери. Взглянул на шляпу и улыбнулся. Она была белоснежной, ослепительно белой.

И походка, и осанка его разительно изменились, шел он бодрым шагом, расправив плечи, приподняв голову, раскрыв грудь. Взгляд не падал вниз, в тропинку, покрытую таким же красно-желтым, как на побережье, песком, а устремлялся вперед. И в походке этой пробивалась музыка. Он шагал, пританцовывая, и что-то напевал.

Белое пятно привлекло внимание. Подойдя ближе, музыкант увидел птицу с длинным ярко-белым оперением. На груди ее алела застывшая капля крови, голова повернута набок, соединяясь с телом изящным изгибом шеи. Глаза застыли, остекленели, в них отражались покачивающиеся кроны пальм. И редкие растянутые облака проплывали в ее глазах, словно это было небо.

Музыкант бережно взял ее в руки и отнес к ближайшей пальме. Уложил в небольшую ямку меж корней, прикрыл лежащим неподалеку листом, оставив снаружи голову. Глаза птицы смотрели на него, вопрошая неподвижным суровым взглядом.

Он вынул из сумки саксофон и, видя себя со стороны в зеркалах круглых мертвых глаз, заиграл ту мелодию из дневника. Грустная, пронзительная это была музыка.

Стихло… Шумные, кричащие джунгли обратились пустынным безмолвием, проникшись новой неизведанной красотой, неожиданно нарушившей обычное течение жизни. И все вокруг вслушивалось в музыку, посвященную благородной мертвой птице.