– Добро, Петр Семёныч, давай с ветерком.
– Это мы мигом организуем, – радостно согласился шофер, подмигивая фельдшеру.
Настроение у Саши, несмотря на декабрь, было весеннее. Ещё бы: сам «Вэ-Вэ» похвалил. Честно говоря, за те несколько секунд, пока игла не «провалилась» в вену, он стал «мокрым и пупырчатым, как огурец» по шкале оценки состояния сильного волнения, предложенной всеобщим любимцем пятой подстанции Жориком Ковалём, фельдшером 53 бригады.
Колёса «скорой» почти не шуршали по покрытому изморозью асфальту. Желтые пятна фонарей, подобно гигантским листьям, на мгновение прилипали к лобовому стеклу и таяли в темноте… Порывшись в карманах мятого халата, Сашка достал кассету и важно произнес:
– Берёг для такого случая. Фирменная, концерт из Сан-Ремо.
Через секунду из динамиков послышался приятный голос Тото Кутуньо. Сашка радостно и безголосо подпевал знаменитому итальянцу.
– Заткни ему глотку, – вдруг услышал он резкий крик Бродского. Сашкины «ла-ла-ла» внезапными сосульками застыли в горле. Он непослушной рукой нажал на чёрную клавишу. Звук оборвался, а в ушах Сашки ещё звенел крик доктора. Он обернулся. В полумраке салона лицо доктора цветом было почти неотличимо от халата, лишь глаза излучали боль и ненависть.
– Извините, я не хотел вас обидеть, – ошарашенно произнёс Сашка.
Густое липкое молчание расползалось по машине. Через несколько минут как-то сразу выцветший голос Бродского произнес:
– Семёныч, останови «карету» и дай мне твой «Беломор – Кэмел».
– Владимир Владимирович, ты же два года как бросил!
– А сейчас начал, – резко оборвал доктор, а затем обратился к фельдшеру:
– Ну что, коллега, пойдём покурим.
Сашка, совершенно офонаревший от внезапной смены настроения начальства, растерянно крутил головой.
– Иди, иди, – подбодрил его водитель, закуривая папиросу, – видимо, есть мужской разговор. – На, – он протянул Сашке мятую пачку «Беломора».
– Спасибо, – тихо произнес Сашка, – у меня свои. И достал «Мальборо».
– Красиво, – присвистнул Петр Семеныч, – ну иди, командир ждёт, всё же не май месяц…
– Владимир Владимирович… – неуверенно начал Воробьев, вылезая из машины, – я не…
– Да ладно, просто иногда болят старые раны…
– Вы что, воевали в Афгане?
– Эх ты, Рембо, – грустно произнес Бродский, – да разве раны только на войне получают? И в тылу бывает такое…
– Неужели на вызове пером пырнули?
– Во-первых, не пырнули, а «пощекотали» или «поднесли под рёбра»… А во-вторых, урка из тебя, мягко говоря, хреновый, – и он огорченно сплюнул на землю.
Сашка недоуменно смотрел на врача.
– Душевная травма, она, брат, больнее… – он глубоко затянулся.
– С третьего курса я мечтал стать психиатром. Фрейда, Юнга в светокопиях читал. Окончил «вышку», с «краснеющим», распределился домой – в знойный Ташкент. Проработал два года, стал собирать материал для «диссера». А тут приятель жениться надумал, попросил подменить на дежурстве. Воскресенье, жара, скучища…
Вдруг прямо к приемному покою подъезжает иномарка. Выходит, солидный мужик, с ним дама, и девчонку из салона волокут, а она упирается. Мужик такой видный из себя, а бабьим голосом причитает: «Ну, Лизонька, ну, Лизок, ну, я прошу тебя, пусть доктор с тобой поговорит…» А та ни в какую. Мать ревёт… Короче, надоел мне этот концерт. Я во двор вышел и говорю: «Девушка, может, все-таки зайдёте, я ведь не кусаюсь». А отец говорит: «Смотри, Лиза, доктор-то совсем молодой, симпатичный, он только поговорит с тобой». Короче, вошли, сели. По-моему, статуя русалки теплее и разговорчивей. А эта, понимаешь, молчит, как Зоя Космодемьянская на допросе. Тут отца и прорвало…
– Их было три подружки, дружили со второго класса. Не разлей вода, всюду втроем. И вот два месяца назад такое несчастье – Джамиля под поезд попала. Она мне как дочь была. Мать её с инфарктом до сих пор в больнице лежит, а отец… Короче, запил Джафар. А вчера вечером Ирку, их вторую подружку, там же нашли. Пытались с женой хоть что-то выяснить у Лизки, а она только молчит и плачет. Ну пока мы с ней к Иркиному отцу, Сергею Александровичу, соболезновать ходили, мать уборку у нее в комнате затеяла. А под матрацем вот что нашла, – и протягивает мне блокнотик.
Я на девчонку смотрю, а она на мать так смотрит, что та слезами давится. Открываю блокнотик. Ну, ты сам знаешь: песни о любви, всякие мудрые изречения и пожелания…
А на последней странице запись: «20 сентября моя очередь».
Читать дальше