Алексей Жак - Изгнанник. Часть 2. Излом

– Я не… поеду… не смогу… – замялся Сергей. Он не ожидал такого подлого удара от наставника, и едва его не пропустил.

– Учти, – добавил тренер, – что к осени, когда ребята вернутся обратно домой, каждый из них вырастет на голову выше тебя. Там такие нагрузочки на тренировках, что хочешь не хочешь, а вытянешься, как жираф, таких тут в пыльном помещении не создать. Свежий воздух, речка, – он закатил глаза, млея от предстоявшего блаженства. – Многое потеряешь.

Сергей не отвечал.

Тренер подумал и предложил:

– Если хочешь, я поговорю с начальником лагеря: мы дадим скидку на путевку. Хорошую скидку.

Сергей покраснел, уши загорелись и стали жечься.

– Не надо… не надо скидку, – промямлил он. – Совсем не надо. Вы что? Я…

– Ну не надо, так не надо, – пожал плечами тренер. – Как знаешь, – и ушел.

« Ушел , – подумал Сергей. – Навсегда».

А много лет спустя подумал снова и сказал себе, сказал иначе: «Он ушел, а мне нужно было не молчать, а его остановить, прокричать ему вслед: «Стой, не уходи. Я согласен. Со всем согласен». И еще что-нибудь сказать вдогонку, ну например, что не смогу без него, без них, без спартанцев жить, что его, их уход – все равно, что смерть. К чему жизнь одинокому и изгнанному из мира отшельнику? Жить дикарем в мире окружающих тебя людей. Молчать, когда вокруг все говорят, терпеть боль и отчаяние не в силах выплеснуть накопившееся внутри. Боль и отчаяние. Быть униженным и оскорбленным, когда все улыбаются, да просто смеются над тобой. И всё из-за этих несчастных, проклятых денег, которые мать не смогла, не может накопить, занять. Не может снабдить тебя ими для оплаты самой заветной и красивой мечты. Хоть мечта эта с синяками и ссадинами на лице.

Вечером перед сном он обратился к матери со словами:

– Мама, это последнее, что я у тебя прошу… в этой жизни. Поверь, мне больше ничего не нужно, я больше у тебя ничего, ничего не попрошу. Никогда и ни за что. Только сейчас помоги, выручи. Дай мне денег, чтобы оплатить путевку.

– Да откуда я тебе их возьму, – ответила в полутьме мать, ложась в кровать. Только белая ночная сорочка отблескивала на ней. – У меня таких денег никогда не было. Просто мне их не собрать.

– Знаю, – сказал Сергей. – Я знаю. Займи.

– Ты что, ты что, – зарукоплескала мать. – Как же мы отдадим? Самим жить не на что, а еще долг! Нет уж, как хочешь, выкручивайся, а… да и кто даст? Забудь об этом.

– Забудь!?

Сергей уткнулся в мокрую подушку и заплакал. Мать не слышала, и скоро заснула. А он пролежал с открытыми глазами полночи, но к утру его сморило. Проснулся он другим. Спокойным и безразличным, как покойник.

– А и черт с ним, – сказал Сергей, – черт с ним, с этим боксом, с этим «спартаком», со всеми ими: спартанцами и восставшими рабами. Жизнь продолжается. Мать рядом, ее надо поддерживать.

– Сынок, – позвала утром мама, едва пробудилась, – ты прости меня, что не могу помочь. Но пойми одно: нам нужно выжить, а бокс твой никуда от тебя не денется. Съездишь в пионерский лагерь на лето, а на следующий учебный год опять в свою секцию пойдешь. Не выгонят же они тебя за прогулы?

– Ладно, мать, – махнул рукой Сергей. – Идут они… И без них проживем. Не помрем.

6.

И он перестал ездить на тренировки на Спартаковскую улицу в заброшенный покосившийся дом – церквушку из красного кирпича. Она в таком образе – в образе обобранной, разграбленной старушки – стояла уже века, еще до него: с теми же облупленными ступенями на входе, расколотыми временем, ветрами, дождями и снегом, с разбитым, раскрошенным по всему фасаду декоративным кирпичом, с облезшим, давно не крашеным куполом, с покосившимся шпилем и заржавевшим крестом.

– Ничего и дальше так постоит, – обреченно произносил Сергей. – Видать судьба такая. И у нее и у меня.

«Зато круглый заборчик – „коробку“ – наскоро, наспех сколотили на заднем дворе для хоккейных баталий. Кривой, правда, заборчик, но и такой сойдет. Хотя, кому он нужен в этой глуши: до ближайших жилых построек от церкви полверсты? – заранее посочувствовал Сергей всем, кто сюда забредет. – Для нужд босоногой братии, или, может быть, для „спартанцев“? Да, он, „этот спичечный коробок“, им, шантрапе уличной, и подавно, задарма, не нужен: они ж давно как окопались в своем убогом подвале, сидят там, как в блиндаже, и нос на улицу не кажут. Зачем он им? Для чего? Дурь все это. И баловство. Детские забавы. Художественная самодеятельность. Хм».

Сергей уже отделял себя от них, последний оплот был им сдан неприятельскому стану, не видимому, не ощущаемому как плоть, призрачному, как мираж, с которым вступил в неравный бой – «бой с тенью». Бьешь по воздуху, а в ответ получаешь массу тумаков, увесистых и ощутимых, в отличие от собственных, погруженных в пустоту ударов, сотрясающих вакуум.