Алексей Жак - Изгнанник. Часть 2. Излом

Маша крыльями, она улетала на запад. Или махая? Еще один извечный вопрос, который сгубил отношения Дикарева с Ольгой Книпер, как впрочем, и вся масса вопросов, задаваемых им на каждом шагу: себе, другим, риторически, не требуя ответа. Она улетала туда, где всё дышало холодом и негостеприимностью запредельных государств. Этого Дикарев уже не видел, это он дофантазировал, досочинил. Он все домысливал (иногда подмасливал, иногда затушевывал, как масть пойдет). Кажется, и жизнь свою и окружающих он выдумал, насочинял, приукрасил. Уж прошлое точно в его сознании было искривлено, как в призме. А настоящему и будущему еще предстояло кардинально измениться.

Птица направлялась к цели своего путешествия, преодолевая расстояния от начала до конца и длиною в тысячи километров безропотно и смело. Если не отчаянно. Этот инстинктивно угадываемый, не зарисованный – даже пунктиром на карте – маршрут передвижений был в ее кругленькой, крохотной головке соразмерно и смехотворно мал. И избавлен от видимых картографических препятствий, а также забот во время воздушного рейса: самолеты, баллистические ракеты, атомные грибы испытаний вдали от атоллов и вообще любых островов. Всё это ничуть не мешало её пути – следованию над участком суши, над материком. Даже погодные условия ее ничуть не беспокоили.

Внизу проносились, как в короткометражном кино, черно-белые пейзажи – ей некогда было их разукрашивать в цвета. А может, птицы вовсе не различают цветности? Интересно, доказано ли это, или противоположное, учеными. Во всяком случае, ему, Дикареву, это неизвестно, а значит, и он в своих суждениях отталкивался от сего факта. И еще был уверен в одном: что им некогда. Эти картинки были всего лишь мимолетными кадрами путешествия, которые птица смахивала, стирала взмахами своих крыл, даже не соизволив удостоить вниманием сверху вниз эти неземные, потому что приземленные, ландшафты. Она смотрела только вперед, на запад. Что творилось внизу, на земле, ей было все равно. Она спешила.

1.

Папу сдали в милицию. Мама сдала.

«А что прикажете делать, когда дерется и не слушается? Повиноваться? Это ему-то? Отцу… подчиниться… ей? Представляю себе картинку: вояка в годах подчиняется ма… мадам. Пусть она и жена, родная кровь. Почти. С изрядной долей допустимости кровосмешения при взрослых контактах между супругами. Во всяком случае, кровь, где и перемешана, так это точно в детях. Через них получается, что родная. Стала ею, а раньше была „чужая“, инородная. Абсурд. Все равно, кто бы ни был этот человек, он… Да он никогда никому не сдавался!»

Что же они не поделили? Почему все-таки «арест»? Ладно, попахивало бы еще увечьями, изнасилованием, попыткой прелюбодеяния, с последующей экзекуцией уличенного, а то обычная, рядовая бытовуха. Или того похлеще: экзистенциализм. Что такое? Что за слово? О таком и не слыхивали в стенах изношенного, но еще крепко стоящего дома (потому что строили в царские времена и, как говорили, для городского начальника. Впрочем, им – властям – он и достался в итоге). Да и кому слушать: население коммуналки и всего дома – необразованные, малограмотные пролетарии, за исключением, разве что дальнего, третьего, подъезда, где жили интеллигенты и обособленцы в отдельных квартирах с личным санузлом и – роскошь по меркам послевоенных и много позже лет – с чугунной эмалированной ванной.

«Экзистенциализм, – сказали бы те, антихристы с Чистопрудного, напрочь отказывающиеся верить в бога, открыто не прикрываясь крестом, даже когда их прижимали к стенке, – не убавить, не прибавить, чистой воды он. Это ж надо до такой степени мозги пропить. А что, собственно, с них со всех взять, со слесарей и дворников. Иррациональное поведение и мозги на уровне какого-нибудь петэка».

– Так кто здесь числится квартиросъемщиком? – с порога спросил участковый.

– Он, – тычком пальца указала мать на первобытного человека, забившегося в теневой угол комнаты. – Что не похож? Да, он в таком виде не человек.

– Вы, гражданин, здесь проживаете с женой и ребенком? – спросил милиционер с заминкой, как будто ища удобную причину избавить мужика и себя от неприятных санкций. Затягивая минуту расплаты для буяна. – Неужели нельзя мирно разобраться в ситуации и договориться с супругой?

– Низя, – процедил сквозь зубы отец, а затем что-то пробубнил. Что именно, было не разобрать.

– Нельзя, – согласилась мать. – Заберите его, пожалуйста, отсюда. Дайте от него отдохнуть. Хоть немного. Ребенку спать нужно. Время позднее, а тут… – она оглядела забаррикадированную комнату с расставленной в беспорядке, как будто даже разбросанной второпях мебелью, – сами видите. Такое.