Александр Попадин - Кнайпхофская феерия

Александр Блок и Иммануил Кант очень любили играть в тетрис. За ширмой, на Кнайпхофе. Зелёные кубики всегда выигрывали у красных и синих 4 4 Зелёный – геральдический цвет Кнайпхофа; синий и красный – Лёбенихта и Альтштадта, остальных городов средневекового Кёнигсберга. .

Вечером в пятницу калининградцы и вольноопределяющиеся философы на острове пьют фирменный коктейль Philosophorum K. Берут Канта, Хайдеггера и Гуссерля в пропорции 5:2:1. Джин-тоник и Витгенштейн по вкусу.

А потом – на западный берег: производить силлогизмы. Лучшие из них перелетают через реку, к «Разбитой бутылке», чтобы усилиться её метафизическими механизмами и публично воспарить над городом, на радость публике и на зависть завистникам.

Вон, смотрите – — – — – — – до сих пор парят!..

Когда идёшь водою по Старой Преголе на яхте, во всякую погоду, во всякий день услышишь с воды: «Иииии-эх! Иииии-раз! Ээээх-ухнем!! Иииэх, ещё одна!» И ещё: «Ооооо —ух! Ооооо – два! Ой-да-ой-да-ойдада!»

– А что эти две лодки постоянно здесь плавают и восклицают загадочно? – удивился я однажды.

– Это две конкурирующие команды, «Гребибля» и «Гребубля». Или их призраки, я пока не разобрал, – ответил яхтенный капитан Серёга-Рыжий.

Когда идёшь водою по Старой Преголе с эхолотом от Юбилейного моста к эстакадному, то эхолот долго показывает тебе на чёрно-белом экранчике речную муть, рельеф дна, затем два зуба частично оставшихся под водой устроев бывшего Потрохового моста, и какую-то тень, очень похожую на лодку, лежащую на дне прямо напротив здания бывшей Биржи.

– Глянь, лодка! – говорю я Серёге. Тот одним глазом, яхтенным, глядит на эхолот, а другим, капитанским, зрит вдаль. Из эхолота вылезает лента с рисунком дна. – А, эта! – говорит Серёга, – что, не знаешь её историю? Нуууу! Что ты, золото, а не история! Представь себе 90-е годы: дичь, полуголод, братки, девальвация – весь компот, в общем! Здесь, в цокольном этаже биржи сделали ресторан «Монетный двор» – место стрёмное, но красивое. И, конечно же, у хозяев завелись недруги. А у кого тогда их не было? То ли платить рэкету отказались, то ли межбандитские разборки; сейчас не разберёшь. – И вот, представь себе картину, – говорит кэп Серёга Рыжий, одним глазом глядя в прошлое, другим – по-прежнему вдаль:

– Представь себе: лето, полночь, окна на кухне открыты на реку, так как жарко на кухне – невыносимо! В ней работают в белых халатах два повара, один из бывших мореманов, тёртый до такой степени, что не одна тёрка об него стесалась, – сидят, курят, ждут конца смены. И тут сверху по течению, как мы сейчас, подплывает лодка, тоже с двумя чуваками на борту. Один из чуваков говорит:

– Эй, ребята, вот вам огоньку! – и кидает в открытое окно гранату, без чеки!

– Мерси, не надо! – раздаётся из кухни, и эта граната летит – обратно в лодку!!!

Через секунду оба чувака прыгают из лодки в реку. Взрыв! Грохот! – и лодка с пробитым дном медленно тонет…

– А что те двое, из лодки, – спрашиваю я, представив себе картину в красках. – До берега доплыли?

– А шут их знает, – отвечает Серёга, возвращая оба глаза в настоящее и смотря на меня несколько недоумённо. – Это ж дикие 90-е! тогда кто куда выплыл – не следили… смотри, смотри, справа – «Разбитая бутыль» с Николой, а потом «Витязь». А что это такое над «бутылью» висит?

– Если выходит, то это силлогизм, – ответил я машинально, забывши вернуть глаз из философских далей. – А если втягивается, то энтимема…

– Что-что?

– А, потом расскажу! Чрезвычайно округлая штука в обоих случаях! – ухожу я от вопроса, так как вижу, как посреди лихих 90-х годов пробитая лодка медленно плывёт ко дну; как за день до этого на острове Кнайпхоф бушует первый международный фестиваль Ю-Би-Си, и посреди него ходим мы с Серёгой, молодые, нищие и весёлые.

– Ой, да, ой-да-да! – поют гребцы двух вечных команд, обгоняя друг друга на повороте, и эхо отражается от изнанки Деревянного моста. День сегодняшний был прекрасен.