Александр Попадин - Кнайпхофская феерия

«В году 1724-м три города – Альтштадт, Кнайпхоф, Лебенихт – объединены в город Кенигсберг. Великий сын Иммануил Кант в этом году родился, жил и учил здесь» – гласит надпись на медали.

В 90-е годы прошлого века сюжет был перерисован нашими краеведами; из-за плохой фотокопии художник не разобрал, какой из городов – кто; сделал Лёбенихт беременной женщиной, а старику-Кнайпхофу (наверное, это Ганс Саган) дал в руки огромную морковь 3 3 Ровно в тот же 1924 год гильдия сапожников провела конкурс на его скульптуру, и победила работа Эрнста Филитца; она была установлена возле Кнайпхофской мэрии. Историческо-легендарный герой Ганс Саган был подмастерье сапожника, был хром, беден и неунываем. (рисунок Сергея Волкова, как следует из книги «Кант и старый Кёнигсберг» Гаузе, изданной в далёком 1991 в Калининграде).

…С тех пор в жаркий летний полдень 13 июня этого старика Ганса можно видеть на нашем рынке. Он бродит меж рядов, машет рукою, говорит на шпандинском немецком, и пытается продать огромную морковь. Покупатели от него шарахаются, шепча «Какую репку дед

на нитратах вырастил!», а тот суёт её прохожим и говорит: «Нихт германизиррен! краеведен хейматфоршер эрфиндер чушь!» – но его никто не понимает.

Никто.

Конкуренты-торговцы посылают его к башне Врангеля, в которую так любят инвестировать наши губернаторы. Он приходит к месту, где стоял Немецкий Михель, садится на стенку у рва и начинает с тем же успехом всучивать морковь случайным прохожим улицы Пролетарской.

– Дер легендаре прусише гросс моркофь! – заманивает он покупателей. – Много каротин карашо! – но долго не высиживает, так как из воды рва башни Врангеля на него смотрит Михель подводными позеленевшими глазами. Смотрит-смотрит, затем не выдерживает, вытягивает вдруг длинную медную руку, хватает морковь и прячет её в воду, в тину.

– Да-да, Михель! – говорит ему довольный Ганс Саган на чистейшем шпандинском языке, – я знал, что ты здесь! кушай, тебе каротин не помешает! – и уходит к Верхнему озеру, к морским животным.

Смотреть, как воды озера падают во чрево земли.

Мало кто знает, что в сочинении главных трудов Кант приняли участие медведи-щитодержатели, с 1697 года стоявшие у ратуши Кнайпхофа.

Дело было так.

Однажды весенним днём Кант, отчитав лекции, шёл в свой дом на улице Магистерштрассе. Был полдень, у ратуши Кнайпхофа дворник шрамкал метлой по брусчатке, и когда Иммануил проходил мимо, дворник вдруг отставил метлу и сказал зычным голосом, которым обычно говорят дворники по весне:

– Герр профессор, я слышал, вы говорили: всё, что по числу есть множество, имеет материю?

– Весьма любопытный интересе для скромного горожанина, – любезно ответил Иммануил, останавливаясь. – Я лишь повторил слова Аристотеля.

– Число – оно нематериально, его не тронешь рукою, и про него можно врать всё что угодно, – продолжал дворник, закладывая руки за обширный дворницкий фартук. – Вы лучше соврите что-нибудь про эти две славные скульптуры, да так, чтобы я поверил!

– Во-первых, врать нехорошо, – назидательно сказал Кант. – Во-вторых, риторические вопросы можно делать и в более вежливой форме. И в-третьих, подметать рядом с этими скульптурами – твоё занятие, и потому ты наверняка знаешь насчёт них больше, чем профессор логики и метафизики. Вместе с Аристотелем.

Дворник засмеялся, вынул ручищи из-под фартука и погладил одного из медведей по голове.

– Этого зовут Нетто. Угадайте, как зовут второго?

– Нетто – по латыни «чистый», «пустой». Ноль. Зеро. Ничто. Полагаю, что имя второго – что-то типа «единицы», Уно.

– Неверно, герр профессор! – дворник захохотал. – Брутто! Его зовут Брутто! Их подарил городу один купец, а у купцов, как в Венеции, всё меряется либо нетто, либо брутто!!

– Брутто… грязный… Чистый – и практичный, то есть грязный, упакованный для перевозки… какое совпадение!.. – пробормотал Кант и, осенённый, почти побежал домой, за письменный стол. Ему хотелось кричать «эврика!!» – Нетто бы понял, а вот прагматичный Брутто – вряд ли…

Спустя 11 лет, в 1781 году Кант опубликовал «Критику Чистого разума», а ещё спустя 7 лет и «Критику Практического разума». Когда во время дружеского обеда у него спрашивали, какой же из медведей Нетто, а какой Брутто, он хитро щурился, и предлагал на выбор – или спросить венецианских купцов, или внимательней почитать его труды, или попробовать горчицы.

– Но это не самое главное в этих медведях, – обычно говорил он, протягивая горчицу вопрошающему. – Главное там кое-что другое…