Александр Попадин - Кнайпхофская феерия

И назад ведь не отправишь: всегда толпою, и всегда кричат: «Папа-папа!» – а какой ты папа? Ты просто зонт взял в подарок…

С тех пор календарь погод на четверг – самый ходовой товар среди членов нерегулярного сводного ансамбля водяных и русалок Лёбенихта и Кнайпхофа (НЕСАВРУ). Они его покупают у прорицателей, у ворожей, у астрологов, у гарпий с форштевней ганзейских кораблей, у алхимиков, у Петра Фоменко и у метеорологов, и даже у тряпичника на телеге, который иногда заезжает в их неверный зыбкий мирок; но всё врут календари. Четверг всегда приходит внезапно, без звонка и сигнальной ракеты; льёт дождём на нерегулярный ансамбль и умножает деток с зеньками, а потом уходит куда-то за горизонт, за угол, за шиворот пятницы, забирая и дождь, и народившихся деток.

Проснувшись поутру и обнаружив себя в пятничном благом одиночестве, члены ансамбля выдыхают с облегчением. Теперь можно спокойно полежать в пятничном ложе, подложив под голову старые лживые календари, да почитать свежий календарь грядущей четверговой погоды: какая там будет жизнь? что с дождём-поветрием? будет ли гастроль и какие планируются виды на урожай?

Впереди почти неделя привычной жизни.

«На небе сонм Моих планет, И ангелы поют на нем. Луна дарует ночью свет, А солнце ярко светит днем. Повсюду много трав и древ, Довольно птицы, и зверья, И рыб; и, землю обозрев, Вас всех благословляю Я». «Бог творит Адама и Еву», Гильдия изготовителей гребней, Мистерии Йоркского цикла.

Настоящий гребень русалки можно было купить только за геккталер 1 1 Геккталлер на нашем рынке в перепелином отделе меняют на неразменный пятак. на Капустном рынке, или же найти после шторма у собора на Кнайпхофе. Ну, или ждать, когда она сама тебе его скинет под ноги, – если ты ей глянешься; но горе тому, кто станет уклоняться от её симпатии!.. впрочем, об этом в другой раз.

Такой гребень – незаменимая вещь! Преследуют тебя, допустим, недруги, или волк-оборотень, или кто ещё тебя преследует в твоих снах и явях; достаточно кинуть гребень чрез левое плечо, и на бывшей пустоши вдруг встаёт непроходимый лес, в котором безнадёжно глохнет преследование. Можно, конечно, бросать в экологических или экономических целях, для залесивания неугодий, но лес тогда встаёт только наутро, и только лес Громкий. Шатаясь от ветра, дерева его производят разговор, в котором отдельные слова понятны, а общий смысл неясен, сокрыт, как в научных конференциях и в речах некоторых политиков.

Также проясняется происхождение Танцующего леса на Куршской косе. В некоем году в Кафедральном соборе был пожар; многое из утвари сгорело, в том числе сгорела и первая русалка, остался лишь гребень, у которого зубцы покривились от пламени. Попал тот гребень в руки лесничего с Пилькоппена, и он, помня древнее предание, бросил на безлесом участке косы: по всей науке, через левое плечо и произнеся какое-то лесничее заклинание.

Ну, а дальше все знают: встали сосны извивом, с тех пор так и растут, будто танцуют под музыку ветра с моря и ветра с залива.

…впрочем, проверить сие легко.

Нужно просто оказаться у собора в нужное время, поймать гребень, рассмотреть его на фоне костра совместных фантазий ваших друзей, а после, на ближней залысине планеты, на Ломзе или на баскетболе под эстакадой, – бросить его надлежаще, приговаривая:

– Встань передо мною, лютик-крестоцвет, роза-молочай – и царский скипетр!!

Главное – до утра не оборачиваться. Иначе проснёшься одним из этих дерев, в два колена свитых…

Для невест и женихов, которые приезжают к могиле Канта с цветочками, иной алгоритм: если русалка им бросила гребень под ноги, то жди многих деток и крепкое домовое хозяйство. Кур там; волов пахотных; мерседесов; биткоинов… по ситуации жди.

«Студент Ансельм думал: «Конечно, это не что иное, как вечерний ветер, но только он сегодня что-то изъясняется в очень понятных выражениях». Но в это мгновение раздался над его головой как будто трезвон ясных хрустальных колокольчиков; он посмотрел наверх и увидел трех блестящих зеленым золотом змеек, которые обвились вокруг ветвей и вытянули свои головки к заходящему солнцу. И снова послышались шепот, и лепет, и те же слова, и змейки скользили и вились кверху и книзу сквозь листья и ветви; и, когда они так быстро двигались, казалось, что куст сыплет тысячи изумрудных искр чрез свои темные листья. «Это заходящее солнце так играет в кусте», – подумал студент Ансельм; но вот снова зазвенели колокольчики, и Ансельм увидел, что одна змейка протянула свою головку прямо к нему. Как будто электрический удар прошел по всем его членам, он затрепетал в глубине души, неподвижно вперил взоры вверх, и два чудных темно-голубых глаза смотрели на него с невыразимым влечением, и неведомое доселе чувство высочайшего блаженства и глубочайшей скорби как бы силилось разорвать его грудь. И когда он, полный горячего желания, все смотрел в эти чудные глаза, сильнее зазвучали в грациозных аккордах хрустальные колокольчики, а искрящиеся изумруды посыпались на него и обвили его сверкающими золотыми нитями, порхая и играя вокруг него тысячами огоньков. Куст зашевелился и сказал: «Ты лежал в моей тени, мой аромат обвевал тебя, но ты не понимал меня. Аромат – это моя речь, когда любовь воспламеняет меня». Вечерний ветерок пролетел мимо и шепнул: «Я веял около головы твоей, но ты не понимал меня; веяние есть моя речь, когда любовь воспламеняет меня». Солнечные лучи пробились сквозь облака, и сияние их будто горело в словах: «Я обливаю тебя горящим золотом, но ты не понимал меня; жар – моя речь, когда любовь меня воспламеняет». ЭТА Гофман. «Золотой горшок».