Борис Колымагин - Земля осени

Мы выходили, может быть.
Перечитай, чтоб не забыть
Фета.

Впереди лето.

Лютой плоти
взор напротив:
страсть, затиснутая в жест —
в беспокойном повороте
головы —
вдогонку чресл.

В час беспечности далекой
возле у какие сны
мы с тобою, друг широкий,
в беспокойствии луны

мы с тобою, друг просторный,
перед – что там впереди? —
говорим: рукав узорный
отмахал давно в груди

мы с тобою, друг склерозный,
после, за, давно назад
слышим весело и звездно
колокольчики звенят

декадентские напевы
бормотанье старой девы.

За – не знаю зачем и сколько —
за эпитет, за просто – ой!
улыбнулся герой – и всё тут!
полетел, исчез за горой.

На границе меня и мира
есть дела, семья и квартира,
и привычный полет в метро,
и словечко-намек: зеро.

Солнечный лед реки разбега
Детская радость первого снега
И лесопилки пронзительный гул
Я убегаю, и утонул
Лес вековой за краешком света
И костерок моего сюжета

Нервы едва щекочут паркета
не сквозняка
мягкая линия онкоцентра
рассвета
можно
на краешке глаза подвигать предметы
и не заметить шагов
упрямой бессонницы
явного продолженья
вчерашнего.

Из нечувствия
ибо окаменело сердце моё
и не радеет о спасении душа:
сохрани в ограде Церкви Твоей
от помышлений суетных
отврати
и —
долгое бабушек пенье
записочки
поминальные
за десять
и за пятьдесят
со-средо
точива
медо
молитва
душу питает.

Сегодня во мне совершалось движенье
похожее на вдевание
нитки в иголку
с непременным промахиванием:
не туда
и опять возвращенье
пока не
прошел в игольное ушко
и поспешил к вечерне.

Русский север олень охоты
Разбивает прозрачный лед
Я оставил свои заботы
И скрылся за поворот

Уплывают белые горы,
Слева, справа барашки волн
Я оставил земли проговоры
И направил в струю челн

Конь и пешка, и мат в два хода
Варианты игры земной
Я оставил безумье рода
И нырнул за синевой

Но за краешком неба, в сказке
Меня встретили неба маски.

И люди словно деревья
на остановке
без всякого
бого-
подобья
паденья
парус
и тот вдали —
веселый такой отшельник

Охотники на машине поколесили
пык-мык – обгоняют ребята
с корзинками или
облака – не спеша – в свой черед.
Хорошо здесь, в ельнике,
прогуливаться взад – вперед
по мхам глубоким: пОхрусты и постУки,
«с легкой печалью», заламывая руки.
Но за этим пейзажем
не возникает души пространство:
ни трудов новых, ни преодолений,
ни любви даже,
а так – постоянство
усилий на выживание:
посадил, уехал,
легкое недомогание,
слег – пепел.
Затухает традиция, определилась
жизнь и заключилась в рамки:
и не понесутся под горку санки.
«Пройтить – пойдем», —
повстречался, наверно, леший
с ружьем
и растворился в отчетливом,
фотореальном пейзаже,
и даже… чего, собственно, даже?

Чистый Понедельник
ты меня прости —
возьму веник
подмести

На кухне вымыта посуда,
и, подметая пол покуда,
я слышал как внесли сосуд:
благоухающее миро.
А небо было сиро-сиро.
Мария – слышалось – зовут.
Она у ног Его сидела,
ловила слово и глядела,
и миро в волосах ее.

Провалы быта. Бытие.
Душа готова, как Мария.
Ах, эти помыслы благие.
Но я, как Марфа. Боже мой!
Не завлеки меня гордыня.
Не упрекну. И сам отныне
не в суете, но с суетой.

«Путь, который выбрал, —
совершился», —
так сказал – и в яму провалился:
в темную, пуховую кровать.

В тупике, в заторе молишь Бога:
«Помоги!» И вот тебе – дорога,
глина, грязь, но надобно шагать
напрямки в какие-то канавы
под какой-то близкий и лукавый
смех.