Гурген Богдасаров - Сознание иероглифа

Поезд стал. Мы с проводницей обменялись лицами и я спустился по лесенке вагона и спрыгнул. Под ногами произошёл пылевой взрыв. Пыль расплескалась далеко и стоит на солнце роящейся завесой.

Я здесь… Вагоны дёрнулись и всё это укатило вместе с моим уютным купе, столиком с чаем и проводницей.

До платформы далеко, и я не мог отказать себе в удовольствии прошлёпать до неё босыми ногами по глубокой пыли, и потому снимаю туфли. Пыль сжимается между пальцами и выстреливает тонкими струйками сухой жидкости. Удовольствие так велико, что я терплю ожоги почти нестерпимые.

Касса закрыта. Из живых старик перед кучкой арбузов и дынь. Понять когда он последний раз шевелился невозможно.

Всё погружено в обеспамятный душный сон, и в этом сне, с обратной стороны вокзальчика, я обнаруживаю гостиницу из двух клетушек, которые и были её номерами. Во дворе возилась восточного вида старушка, она-то и вселила меня в один из них.

В окно комнатушки видны несколько строений необязательной геометрии. Солнце выжигает улочку, но я не задёрнул занавеску. На кровати солнца нет и я, сбросив рюкзак, пал на неё и лежал недвижно, довольный что устроился.

Скоро уже выбирал арбуз у старика. Странные эти люди пустыни. В игре со временем они что-то там выигрывают. Они будто не задеваются текущим сейчас и от того их глаза так покойны и глубоки и, кажется, сама пустыня во всём объёме глядит из их зрачков…

Вернулся к себе, поставил арбуз на столик и стал разрезать. Свет попал внутрь и арбуз взорвался рубиновыми бликами.

Я жадно сжирал кусок за куском, чтобы забрать эти мгновения туда, в пески. Когда буду подыхать от жажды, буду вновь и вновь сжирать этот арбуз.

Когда бутылки с водой были готовы, вышел рассеятся.

Почти все улочки тупиковые. Стоит чуть пройти и упираешься в чью-то дверь или ворота. Всё поселение было кучей взаимонагромождений, покрытых белесой, выжженной пылью. Там, где-то, в каких-то дворах слышны голоса, но на улицах никого нет.

С десяток индюков по здешней свободе завернули в ворота гостиницы и я проследовал за ними. Достал из рюкзака булку хлеба, в пользу ещё одного литра воды, и вышел к индюкам. Брошу кусок, и они все разом, взмахивая крыльями, со страшным колготаньем бросаются к нему… и кусок достаётся счастливейшему.

Наконец стемнело и окно в комнатушке стало чёрным. Пока стояло солнце всё было ясно, но теперь смута вползла в душу.

Я не из смельчаков, замёрзшие трупы которых каждый год находят на всех вершинах мира. Я слишком вцеплен в жизнь, и слишком дорожу близкими, чтобы на их любовь ответить трагическим для них известием. Я не игрок, чтобы ставить последнее на тёмную. Игрок в этом случае может выиграть, но есть ли выигрыш в моём выигрыше? Если проиграю и не вернусь, окажусь подлецом в отношении близких. Я уже сейчас подлец, когда ставлю себя на кон неизвестно на что.

Если выиграю, выберусь к морю – найду ли то зачем шёл… тем более что и сам, как Иванушка-дурачок, или просто дурачок, не ведаю зачем иду.

Неужели я не способен завтра уехать проходящим поездом?

К ночи я уже был связан в тяжкий нервно-паралитический узел. Несколько звёзд из глубин чёрного космоса налипли на стёкла окна и намигивают смертью… Я задёрнул занавеску.

Проснулся в утро. Понял – иду. Куда только делись так разодравшие меня к ночи переживания. Да что же мы такое, если я уже через несколько часов полон дерзости и спокойствия? Рюкзак на спине. Пошёл. Последнее строение ушло за бархан. Рюкзак переполнен водой. Но это уже не вода, а моя жизнь и это даёт силы нести её столько. Исчезли последние следы человека. Стал. Я в пустыне.

Впереди неведомое…

На мне белая шляпа, белая рубашка, белые брюки, белые туфли, белые носки. Рюкзак красный. До потолка солнца нужно оказаться подальше. Двинулся.

Под давлением рюкзака ноги тяжело разъезжаются в песке, но я счастлив. Продвижение в неведомое всё отраднее.

Что там за проступающим и проступающим горизонтом? Движение от горизонта к горизонту таит и дарит более живой и более зримый смысл в отличие от ложных, вымученных смыслов, которые мы набираем себе от горизонта рождения до горизонта смерти…

Временами барханы сменяются разливами солончаков, по которым идти радостное довольство.

При моём приближении кузнечики срывались с кустов и далеко летели, восторженно трепеща и мерцая синими и красными крыльями. Но иногда срываются целые калейдоскопические массивы их, шершавя весь объём воздуха и расслепляя цветными фейерверками небо.