Владимир Попов - Озеро. Филологический роман

Было тихо. Вода на прибрежной свае подошла до белой отметки. Прилив кончился.

– Вода задумалась, – тихо сказал Алексей Максимович.

Он сунул под мышку спичечный коробок и прижал его культёю.

Зажёг спичку и медленно затянулся. Низкое солнце играло на ближней воде.

Но уже дома на том берегу потемнели и стали чёткими, словно на карандашном рисунке.

Солнце ушло за деревья: куда-то в сторону Лешуконского, в сторону Архангельска, за Скандинавию, в море…

– Эх, Володя! Вот мы и прожили ещё один день нашей жизни…

И весь этот дивный мир начал гаснуть в медленных сумерках летнего вечера.

Больница – она и есть больница!

В самом слове заложено «боль» и страдание…

Серые стены, белые халаты, серьёзные разговоры.

Сосредоточенные лица и настороженные взгляды. Никто не смеётся, только иногда, случайно и неожиданно, прозвучит одинокий смешок… и погаснет, отражаясь от холодных стен.

Серо, скучно, грустно… Ни одного яркого пятна! Для одних – это «предбанник» смерти, для других – временная отсрочка…

Иван Егорович держался молодцом! Он даже улыбался, но улыбка была какая-то грустная.

Чтобы поднять настроение, я стал подробно рассказывать о том, как я в первый раз ехал в Малаховку, к Ивану Егоровичу: и про птицу, и про старушку, и про Мухину, и «маньяка».

Мы все весело смеялись, и Иван Егорович расхохотался «по-настоящему».

Он даже проводил нас до ворот, помахал вслед рукой и крикнул:

– Мухина, застегни пуговицы!

В морозный солнечный день, в середине февраля я вышел из дома и направился через заснеженный парк в сторону платформы Томилино…

В человеке живёт чувство дороги. Люди говорят, что в пути человек не стареет. Когда у меня хорошее настроение, то я в дороге «снимаю документальное кино», то есть записываю и запоминаю всё происходящее: в одну-две строки, а то и в одно слово.

Круглая старушка.

Мухина, застегни пуговицы!

Маньяк.

Утром я вышел на крыльцо. Стоял и курил.

На яблоневую ветку над садовым столиком прилетела птица и сказала: «Пинь-линь!».

– Подожди, – сказал я.

– Я всё понял, – и пошёл в дом.

Взял горсть семечек и рассыпал по столику.

Птица слетала с ветки, брала зёрнышко и улетала.

Прилетели ещё три синички: слетали с ветки, брали по семечку и опять улетали.

Птицы трудились, совершая путь туда и обратно.

Чтобы совершить доброе дело, нужно совершить действие и пройти путь…

Парк был завален сверкающим снегом и длинными лиловыми тенями от спящих деревьев.

По глубокой и узкой тропинке я пересёк парк и вышел на уличную дорогу.

Шёл ходко и обогнал одинокую старушку.

Топ-топ, шарк-шарк, – шмыгала она чёрными валенками, и её круглая фигура в пёстрой шубёнке мерно покачивалась.

Я её обогнал и мельком взглянул в лицо.

До бровей закрытое серым платком, с молодым румянцем на щеках, с горькими морщинками возле губ, она чем-то была похожа на мою бабушку Евдокию Герасимовну.

Старушка даже не заметила меня: она о чём-то задумалась, о чём-то горевала и стала говорить вслух о том, что было у неё на душе.

– Нюрка жадная, не отдаёт мне синенькую чашечку, – произнесла она мне в спину.

Ох, уж эта Нюрка! Зачем ты обидела старого человека?

Верни старушке синенькую чашечку: может быть, эту чашечку, давным-давно, подарила ей милая маменька…

На платформе веселилась стайка школьников.

Они всё время были в движении: толкались, прыгали, бегали – их нельзя было пересчитать, но было ясно, что девочек было больше.

С ними была полная строгая женщина – учительница или родительница.

Она громко говорила:

– Мухина, застегни пуговицы!

Мухина не обращала на неё внимания и танцевала дикий вальс, лавируя между ребят

– Мухина, я кому сказала, – настаивала женщина, – застегни пуговицы: простудишься, а мне за тебя отвечать!

Мухина не слышала….

Я подошёл к Мухиной совсем близко и заявил:

– Мухина, не застёгивай пуговицы!

Мухина остановилась и внимательно посмотрела на меня.

Лицо её было обиженным.

– Это почему же не застёгивать пуговицы, – возмутилась она, – вы хотите, чтобы я простудилась!

Раздался одинокий смешок…

Потом другой, третий – и все ребята громко рассмеялись, запрыгали и затопали ногами.

Смеялись все: школьники, посторонние люди, смеялась строгая учительница и сама Мухина.