Владимир Попов - Озеро. Филологический роман

– А вот теперь будем знакомиться, – она протянула холодную руку. – Вета. Для чужих Лиза, для своих Вета. А вы, вероятно, свой?

– Свой, свой, – засмеялся Иван Егорович.

– Ну тогда будем делать картофельное пюре и обедать… Где-то у нас тут было молоко…

С её появлением изменилась атмосфера в доме – как будто стало больше света. Её ладная стройная фигура двигалась в пространстве бесшумно, легко и свободно… Тёмные волосы падали на белый ворот свитера и на плечи, высвечивая её как будто итальянское лицо с огромными глазами и капризным ртом.

Вета вбухала в кастрюлю полпачки сливочного масла.

– Чем больше масла, тем вкуснее, – заявила она и, как факел, подняла над головой деревянную толкушку.

– Ну всё, мои бамбины, я полетела! У меня ещё сегодня занятия по гимнастике. Ведите себя «тихомирно»! – и ушла…

Мы сели обедать. Долго пили чай…

Иван Егорович грустно заговорил:

– Мужчины рядом с ней не приживаются: разве можно ужиться рядом с такой красотой? Один спился, другой повесился, третий сбежал в Израиль, четвёртый студентик – она его превратила в раба: заявляет ему, что он в её присутствии должен стоять на коленях…

– И что, стоит? – спросил я.

– Ещё как стоит! – засмеялся Иван Егорович.

Через неделю мы сидели с Ветой у неё дома и перебирали бумаги из «бунинских папок».

Иван Егорович лежал в больнице. Мы через день ездили к нему с полным отчётом. Ангел вечернего покоя стоял на тумбочке и охранял его.

В устье реки Мезени, на правом берегу, стоит старое село Мезень, а на левом берегу рабочий посёлок Каменка с деревянными тротуарами, с деревянной главной площадью, на которой расположился клуб, пожарка, милиция, административное здание, а чуть в стороне мост и эстакада огромного, всё время ревущего и стучащего лесозавода.

В 1967 году я всё лето здесь работал – в бригаде из семи человек, которая сдавала лес Лешуконского леспромхоза на завод.

В клубе была библиотека, и я прочитал все девять томов «коричневого» издания Бунина с предисловием Твардовского.

Конечно, я работал на элеваторе и в заводе, ходил на танцы и просачивался в «Интерклуб», чтобы выпить чешского пива, поглядывал на девчонок, воровал картошку с чужих огородов, ходил за грибами, проваливался в болото и пил водку.

Но главное – в это лето был Бунин!

Удивительный по красоте, силе и чувственности русский язык.

Мы стоим с одноруким бригадиром Алексеем Максимовичем на высоком берегу Мезени, возле кривой и изуродованной, почти мёртвой, старой сосны, и молча курим.

Там, внизу, на пристани-дебаркадере, весёлая босая девчонка, в короткой чёрной юбочке и тельняшке, с засученными рукавами, моет шваброй палубу и поёт песню. Слов не слышно, но по движениям её тела – как она переступает ногами, как резко откидывает волосы на плечи, как перебегает, танцуя, к ведру и обратно – понятно, что песня радостная и счастливая.

Пора прилива. В светлой глубине Мезенской Губы стоят на рейде морские суда-лихтера. Из Норвегии, Швеции, Дании, Германии. Длинные и плоскопалубные, с П-образными высокими кранами, которые напоминают вереи ворот…

Ворота украли, а вереи остались!

На том, на правом берегу, видны тёмные пузатые дома старинного села. Вот оторвался от земли и ушёл в небо маленький самолётик на двадцать душ, которые через полчаса в Архангельске, на Кегострове, опять ступят на землю со своими сумками, мешками, корзинами и перепуганными детьми.

Когда переезжаешь на лодке на другой берег – из Каменки в Мезень – то как будто попадаешь в девятнадцатый век: совсем другие жилища, другие лица, другой язык.

Речь мелодичная и протяжная, словно музыкальная строка.

Ещё живы старые слова, занесённые Петром Первым: цинка, аньшпуг, балана, андели (ангелы), кептен…

А то вдруг какой-нибудь старичок-баюнок возьмёт да шарахнет исковерканною латынью: «Де мортуи низиль ни бебене», – и стоит, на тебя смотрит лукавым глазом и усмехается в бороду.

Что это я всё рассказываю и рассказываю? Тут надо показывать да примеры приводить…

Борис Шергин пишет: «Слушайте, какое диво расскажу. В замороз к полночи начнёт в синем бархате небесном пояском серебряным продёргивать с запада до востока, а с севера заподымается как бы утренняя заря. И вокруг всё погаснет. Опять из-за моря протянутся пальцы долги без меры и заходят по небу. Да заря займётся ужасная, как бы пожарная. И опять всё потухнет, и звёзды видать… Сиянье же обновится. Временем встанет, как стена, по сторонам столбы, и столбы начнут падать, а стена поклонится. А то будто голубая река протечёт, постоит, да и свернётся, как свиток».