Светлана Иконникова - Больно не будет. Нефантастика

– Да, – сказал, не поворачивая головы.

– А зачем? То есть – а как вы меня нашли? То есть – ну и? – я должен был спросить у него все! Все, что можно. И я не знал, что спрашивать.

– Ваша… хм, особенность сделала вас бестактным, – ответил он. – Но так проще. Мне будет легче говорить. Пойдемте, здесь есть хорошее кафе.

– Генрих Эдуардович, – здесь, – я сделал упор на «здесь», – никто не ориентируется лучше меня.

– Я так и не понял, почему они рождаются – дети, которые не умеют летать, – Генрих Эдуардович мял в руках носовой платок. Как будто он не спас мне жизнь три минуты назад. Как будто он не собирался спасти ее еще раз – окончательно. – Я был уверен: дети просто неполноценные. Они и были такими – в доме без полета. Росли дикими, необразованными, кусались, писались в штаны. Некоторые даже не разговаривали. Олигофрения. А потом ваша мама – она сказала, что будет растить вас как нормального. Извините, как обычного ребенка. Я посочувствовал ей, был уверен, что через три-пять лет она все-таки приведет вас в дом без полета. Но она не привела. Ни через три, ни через пять. Я увидел вас, когда вам было пятнадцать – вы о чем-то спорили с прохожим на улице. Стал наблюдать. Потом вы получили высшее образование, потом – второе. Вы ведь летели, что устроиться на работу, верно? Вас бы взяли наверняка. На первых этажах тоже есть офисы. Но еще тогда, десять лет назад, я понял, что… что вы нормальный. И что все дети дома без полета были нормальными. Что это мы не дали им возможность летать. Как там говорят? Обрезали крылья?

Он оказался совестливым человеком, этот Генрих Эдуардович. И прирожденным ученым. Он не стал придумывать крылья для нас, бесполётных калек. Не стал вскрывать в лаборатории тушки мышей и лягушек, чтобы вживлять в них электроды полета. Он изучал Вселенную – вот так, глобально. Да, хирург – но почему-то Вселенную. Кто разберет, как устроены мозги у этих научных гениев?

– Сергей, это невероятно, но факт. Наш мир – я имею в виду, наша Вселенная – она словно меха у гармони. Мы лишь один из ее пластов. Параллельно существуют десятки других, – он уже смотрел на меня, уже забыл про смущение, даже про то, что я – нелетающий, забыл.

Я уже верил ему. Когда человек вот так загорается идеей – он и правда ученый. Нет, конечно, есть вероятность, что он просто шизик. И вероятность эта равна процентам девяноста. Но Генрих Эдуардович был ученый – я хотел, чтобы он был ученый.

Он говорил про разные миры, которые похожи на наш, будто их рисовали через кальку. Что отличия – микроскопические. Например, в одном мире люди летают, а в другом – нет. Только ходят, и все. Ну, прыгать еще могут.

– Вы умеете прыгать, Сергей?

– Да. Я умею прыгать.

– Вообразите, даже ход истории в этих мирах практически идентичен. Даже персоналии… Вы знаете, в том мире тоже есть Карл Маркс. Только он не теоретик свободного полета, а экономист. Кстати, неплохой экономист, я на досуге почитывал его труды.

– То есть вы попали в тот мир?

– То есть я попал.

– Офигенно. Сегодня утром я был 25-летним Сережей Денисовым, калекой-нелетуном, которого родители принесли на собеседование и которого наверняка приняли бы на работу в рамках зарождающейся толерантности. Сегодня днем я узнаю, что, оказывается, просто родился не в том мире, и нужно срочно бежать к своим, – я облокотился на стол и приблизился к Генриху Эдуардовичу так, что почувствовал запах его парфюма. Он пах хвоей, ветром и немножко дымом. Впрочем, дым – это не парфюмерная история.

– Откуда вы узнали, что родились не в том мире? – когда он открыл рот, к букету добавился запах чая. – Я не успел вам это сказать.

– Я успел об этом догадаться.

– Вы пойдете туда вместе со мной или один?

– Я пойду один.

Часть 2.

Никогда не подаю нищим. Они стонут, что попали в сложную жизненную ситуацию (точнее, они стонут «сами-то мы не местные, отстали от поезда»). Они просят меня о снисхождении. Они хотят, чтобы я вошел в их положение и ужаснулся. И даже готовы рассказать мне свою историю.

Здравствуйте, детишечки. А послушайте-ка историю дяди Сережи. И давайте-ка померяемся носами, чья история будет жалобнее.

Дядя Сережа оказался в вашем мире, когда ему было 25 лет. И дядя Сережа, конечно, пребывал в эйфории, что он стал как все. Что никто не тыкает в него пальцем и не подает ему на хлебушек. И еще дядя Сережа бегал по лестницам и катался на лифте. И кричал: «Ну почему? Почему нельзя было придумать такое у нас? Это же так просто – построить в домах лестницы! И я был бы как все, как все!»