Надежда Васильева - Бесовы следки

Взглянула на Андрея. Что это я?! Парень-то при чём? Не женат ещё… Уймись! Долго ли до греха! Вспомни, бабуля не раз говорила: самоубийц не приемлет ни земля, ни небо.

Прикрыла глаза, запрокинула голову. Ехать бы вот так всю жизнь… И чтобы никогда не кончалась дорога, никогда не замолкал мотор… И никаких остановок, никаких возвращений назад, даже на секунду, даже в мыслях! Даже… во сне! Ехать вперед! Днями, годами, тысячелетиями! Ехать и созерцать все: от холодных первобытных пещер до адовых старообрядческих «гарей», от сумятицы сегодняшних дней до… Хм! Размечталась, в детство впала! Да ещё с какими запросами… Посягнула на роль самого Господа Бога! Созерцать ей, видите ли, захотелось… Всё! Всё! Не хочу больше думать ни о чем! Устала… Боже! Как я устала!..

На щеку, наконец, выкатилась горячая вымученная слеза.

Пойти на похороны не могла, это было выше её сил. Анатолий – другое дело. Помощь мужская нужна. А ей прилюдный спектакль этот ни к чему.

Проститься с дедом она зашла вечером, накануне похорон. Найда, старая охотничья собака с обвислым животом, виляя задом и поскуливая, выскочила к ней и, от избытка чувств, принялась тереться линялым боком об её ноги. И тут же на крыльце появилась дедова супружница с поскуливаниями почище Найдиного.

– Горе-то какое, Миха-а-лна! Осиротели мы, Госпо-ди-и-и! Кормилец-то на-а-ш! Как мы теперь без него-о-о?!

«Кормилец-то – это точно, – неприязненно подумала Татьяна. – А вот плачешь ты не по нему, а по себе. Хотя не слёзы это, притворство чистой воды!» И хоть вслух ничего не сказала, та почувствовала, примолкла.

Господи! Дай мне терпенья, не дай сорваться в день такой! Грешно при покойном счёты сводить… Боже ты милостливый! Научи, как быть?! Что, как не могу я притворяться? Никогда бы не переступила порог этого дома, если бы, если бы… Помоги, Господи! Дай хоть минуту побыть с ним вдвоём без этих придирчивых и так ненавидящих её глаз!

Но чем больше просила она Бога, тем сильнее бунтовало всё её нутро. Казалось, что дом дышит на неё холодом, фальшью и злобой. Но ватные ноги упрямо поднимались по ступенькам.

Гроб стоял в широких, выкрашенных финской краской сенях. Вокруг толпились какие-то чужие никчёмные старухи в чёрных платках. Одна из них истошно голосила.

Этого еще только не хватало!!!

«В доме, конечно, для него места нет!» – всё снова взорвалось в Татьяне. Здравым рассудком понимала, почему гроб поставили в холод, но с собой было уже не справиться. Все раздражало: и порядок стерильный, не для души, показухи ради, и пироги румяные, что в глотку не полезут. Только бы выдержать, только бы не выкинуть чего на сплетни да пересуды. Ей-то на всех плевать, да разве можно осквернить память о самом дорогом человеке какими-то ничтожными дрязгами!

Титыч лежал при параде. Таким Татьяна и не видела его никогда. От светло-серого костюма разило нафталином. В изголовье две свечи. Руки сложены на груди самым неестественным образом. Над мёртвым что хочешь вытворяй – не поспорит.

Подошла ближе. Перед ней расступились, освобождая место у гроба. Хотелось побыть с дедом вдвоём. И словно внимая её молитвам, люди потянулись из сеней в дом. Оставшись с покойным наедине, Татьяна поцеловала его в холодный лоб и прошептала:

– Что же ты, дед? А?!

Пламя свечи испуганно качнулось в сторону. От тепла ли сжалась и поползла вверх высохшая кожа, только брови у Титыча стали медленно подниматься, словно он хотел развести руками, мол, прости, Татьяныч, так уж вышло… Даже почудилось, что Титыч дышит и то, что именуется душой, вдруг снова на миг вселилось в остывшее тело, чтобы проститься с ней по-человечески. И от этого стало как-то легче… Не могло быть такого, чтобы он не слышал её сейчас! Дед! Милый! Как ты мне нужен!!!

Снова почудилось просветленье в застылых чертах такого родного ей лица. И голова её бессильно упала на грудь.

На какой-то миг Татьяна даже забылась и, наверное, сидела бы так всю ночь, но в дверь высунулась супружница.

– Пройди в дом-то, Михална, помяни деда моего, царство ему небесное!

– Помянуть-то помяну, только здесь, рядом с покойным, с вашего позволения…

Анастасия Макаровна вынесла ей стопку со спиртным и что-то на тарелке. Одним махом опрокинув рюмку в рот, как это делают заправские мужики, Татьяна прижала кулак к губам и отстранила рукой закуску. А внутри так всё и передернулось от недоброго взгляда хозяйки.

– Что пирожком-то брезгуете? – натянуто улыбнулась та, неестественно втянув в себя и без того короткую рябую шею. Размытые, почти бесцветные глаза её сузились до предела и превратились в острые буравчики. Вот-вот уколют… У, ведьма!