Дмитрий Королёв - Беседы с Жоржем

– О, это, несомненно, интересная книга, не хуже творений Фламеля 29 29 Никола Фламель (1330 – 1417) – автор «Книги иероглифических фигур», где он уверял, что смог превратить большое количество ртути в золото. .

Мы долго обсуждали предмет алхимии, причём попутчик уверял, что ни в одном источнике не содержится внятного изложения любого из её аспектов, по очень простой причине – искусство описать нельзя. Передача ощущений нуждается в традиции: она возможна, что называется, только из рук в руки, от учителя к ученику.

– Впрочем, у меня обширная библиотека, и вполне возможно, что вы найдёте там кое-что по душе. Если вы увлекаетесь содержательной стороной вопроса, могу предоставить в ваше распоряжение свою лабораторию – мне приятно ваше общество.

Я принял к сведению его приглашение. Отвлёкшись от недавнего опустошения, мысли мои наполнились туманом, будто сочащимся сквозь толщу иллюминатора. Стюарды развозили обеды. Сосед после некоторой паузы перешёл к философским вопросам, проявляя тем самым способность тонко различать настроение собеседника.

– Известно, что главным предметом поиска у алхимиков был вовсе не способ превращения простых металлов в золото. Ведь заказчики исследований, как правило, были небедными людьми. Секрет вечной молодости, то, что и возвращает смысл жизни, и вновь отнимает его, этот секрет интересовал могущественных правителей, вельмож и философов. Но, предположим, найден эликсир молодости – и что вы станете делать?

В трудных вопросах скрывается истина.

Чучельник всё молчит, и я принимаюсь комментировать Тутте высокие материи. Она, привыкнув к обстановке, больше не пугается ни лёгкого дребезга урчащих установок, деловито оживляющих пространство лаборатории, ни игры света внутри них – теперь ей спокойно и интересно. Я вполголоса говорю:

– Маленькая рыбка данио, обитательница тёплых морей и уютных аквариумов, может восстанавливать сердечную мышцу, даже если ей вырезать пятую часть ткани. А ведь то, на что способен этот небольшой, но сложный организм, вполне подвластно и человеку – достаточно только ему помочь, подтолкнуть клеточную память. Ведь любое существо развивается, в некотором смысле, из точки.

Мне хочется добавить, что онтогенез подобен фракталу, что это функция от нуля, – но зачем такие сложности милой собеседнице? В дальней части помещения трудится молчаливый неолитик, белым халатом и шапочкой подчёркивая сияющую чистоту лаборатории. Биокомплекс, самое значительное сооружение, громоздится во всю стену до потолка и уходит глубиной в неизвестность.

Чучельник колдует у проявляющегося переплетения нервов г-на Павленко, потянувшихся от шеи, послушное вещество аквариума ненадолго становится прозрачным, начитает появляться телесные ткани, а затем всё застилает белая пелена.

– Альбедо 30 30 Albedo (лат.) – осветление, вторая стадия превращения, трансмутации первичной материи, «рассвет», «серебро», «лунное состояние, которое еще должно быть поднято до солнечного состояния» материи. . Человек, вынутый из среды обитания, то есть из самого себя, дезориентирован, беспомощен и почти не существует. Однако с ним произошло главное – он оторвался от общей массы, подобно летящему пушечному ядру, он может сказать себе: этим-то мы и отличаемся, вот он, я.

Тутта, склонив голову набок и увлечённо наматывая на пальчик локон каштановых волос, не поворачиваясь, спрашивает у меня шёпотом:

– Так что, это – оживляющая машина?

– Не совсем. Жорж не был убит до конца. Его тело пришло в негодность, но, как видно, мозг вместе с контейнером был вовремя спасён. А теперь восстанавливается скелет, руки-ноги, то есть всё будет хорошо. Аквариум не оживляет, он создаёт человека и продлевает жизнь. Ведь это не просто вода – это жидкий робот. Оператор только следит за основными параметрами процесса, задаёт направление…

– Как интересно! Честное слово, не хватает попкорна, я бы чувствовала себя как в кино.

Я вздохнул и вернулся в мыслях к полёту в облаках.

Сосед с лёгкой иронией во взгляде ожидал ответа, и я принялся рассуждать вслух, захлопнув и отложив книгу, поскольку сэндвич с литературой сочетаются плохо, и если книга спокойно подождёт хоть час, хоть год, то у сэндвича судьба – как у мотылька, его жизнь коротка и проста.

– Для начала, конечно же, выпью без колебаний, этот самый эликсир вечной молодости. Потом устрою ревизию своим занятиям. Стратегии желаний, рассчитанной на десятилетия, явно недостаточно, чтобы заполнить века и уж тем более вечность. Кстати, мы строим планы, имея в виду, что жизни нашей – лет шестьдесят, как и у шимпанзе, которые, надо сказать, никаких планов вообще не строят, а ведь наш организм способен протянуть и 120—130 лет – просто окружающая среда и внутреннее напряжение его съедают гораздо раньше. Все наши начинания соизмеряются с таким понятным и естественным ограничением. Если его убрать, автоматически исчезнет и фундамент современного человеческого общества – люди, спешащие вкусить благ земных, оставить автограф на страницах всемирной истории или хотя бы в домовой книге, продолжить себя в детях и умереть – а это не так уж и мало. Есть, впрочем, аспект, связанный с массовостью вечной молодости. Одно дело, если эликсир доступен всем: тут вопросы перенаселённости, общего уклада жизни принимают планетарный масштаб. Прекращается паркинсоново движение замершего общества, всеобщее бессмертие приводит к общему параличу системы: людей перестаёт объединять нужда продолжения рода, которая подчиняет себе инстинкт размножения. Совсем другое дело, если доступ к эликсиру получает ограниченная группа лиц. Их заставляет сбиться в коллектив совместная необходимость защищаться от остального населения. – Я чуть помолчал. Слушатель едва заметно улыбался. – А ещё, пожалуй, возникнет проблема с адаптивностью разговорного языка – вечно-юным аксакалам его придётся изучать постоянно, потому что речь людей переменчива. Без постоянного контакта с обычными людьми долгожитель начнёт проваливаться в лингвистическое прошлое, а уж как он будет плеваться по поводу уродования языка, нечего и говорить. Потом, его может схватить за горло скука; и так, признаться, иногда всё надоедает, лишь ограниченность жизни заставляет держать себя в руках; а в новом масштабе времени даже и не уверен, что так уж легко будет найти занятие, чтобы не было желания отложить его «на потом». Ведь если сегодня суть творчества сводится к стремлению сделать что-нибудь новое да поскорей, при том ещё, что по статистике главное дело своей жизни люди успевают сделать в молодости, то при устранении барьера мы получим вечную проблему с творческими импотентами, у которых, к тому же, исчезнет и главный стимул работы – добиться одобрения современников. На протяжении тысячелетий человечество лучшими своими умами пытается отыскать смысл собственного существования, последовательно помещая себя сначала в центр мироздания, затем рядом с богами, потом дальше, на обочину и, в конце концов, теперь вовсе отказывает себе в такой непозволительной роскоши, как наличие цели, смысла и необходимости. Боюсь, и наш опустошённый жилец – не жилец через одно-другое столетие вынужден будет искать если не смерти, то уж таких развлечений, что станет опасным для окружающих…