Алексей Жак - Мой дом. Рассказы

Дак, с вашего позволения, я и продолжу?

Всё начиналось, как в сказке. Не успела закончиться война, он сделал ей предложение. Точнее, война закончилась давно. Лет десять назад, но повзрослели они только к этому сроку, и отношения их заладились как раз в энти года. Когда на улицах стояла оттепель (и по погоде, и по хрущевской распущенности, в общем, по всем признакам – расслабуха).

– Любаша, я делаю тебе предложение? – сказал он, растягивая губы (да что там губы, всё свое широкое полуазиатское лицо).

– Какое предложение? – сыграла целомудрие невеста.

– Как какое? – обиделся жених. – Неужто не ясно. Официальное.

– А где цветы и шампанское? – в свою очередь надулась девушка. Ее васильковое платье с широким – складками – низом и кружевной бахромой по краю (ох, не оступись сержант!) весело поигрывало, трепыхалось при походке в такт ее словам.

– Всё будет, Любаша, – жених все еще расплывался в улыбке, поддерживая полушутливый тон воздыхательницы, которая играла чувствами, как ветреная шалунья. – Всё будет: и игристое, и кони с яблоками, и бой курантов, и… всё, что душа пожелает, – сказал он, немного устав и тяжело отдуваясь, переводя дух от многочисленных обещаний, которые выдал на-гора, не колеблясь, следуя ритуалу охмурения.

Хотя, что там охмурять – дама-то на пятом месяце.

– Не надо мне коней и яблоков, – нахмурилась Люба, – лучше обещай, что будешь верен до гроба одной мне и никогда не изменишь.

– Клянусь, – серьезно ответил он.

– Тогда цалуй, – торжественно (тождественно ситуации) произнесла невеста и подставила пылающую щечку зарумянившемуся суженному.

Свадьбу сыграли быстро и весело, как делали вся и всё в те времена – времена построения социалистического общества, времена пятилеток, времена десятилеток, программы «Время» и легкой беспечности в помыслах и планах: всё за них, за молодых, решала партия и правительство. Дай бог им здоровья.

Через год Любаша уже бегала по улицам с коляской, трясся ее по тротуарам и мостовым, перескакивая бортики, как заправский барьерист, нисколько не тревожась о питомце: тот спал, как убитый, посасывая соску, лишь изредка произнося сакраментальное: «Агу». Что означало: настало время обеда, перекуса, или пересосу, по-ихнему, младенческому (младо реформаторскому), сленгу.

– Ишь, кровопийца, – причитала мамаша, вытаскивая на ходу грудь, пузырящуюся розовым молоком. – На, ешь, пей, сосунок. Расти папе и маме на счастье, партии – на смену.

Муж пошел в гору (недаром выдавал угля на словах и пел соловьем): промучившись в техникуме и сдав кое-как (как не вспомнить задорных, задорновских кое-какеров?) на тройки выпускные экзамены, поступил на заочное отделение в институт.

– Буду строителем, – стал он говорить с гордостью за свои достижения, когда жена спрашивала, к чему он стремится и как дальше думает семью кормить.

Буду строителем, означало, что учиться ему еще пять-шесть лет, а прокорм семьи ложится на ее не девичьи, хрупкие, плечи. А что? Знала, дуреха, куда шла, на что нанималась.

– Так, стало быть, мне работать, а ты, молодой обалдуй, со своей силищей в трусах, будешь груши околачивать? – возмутилась было Люба.

– Что ты, Любаша, – стал успокаивать ее муж. – Я же в СМУ (му-у… му-у…) тружусь бухгалтером. Какая никакая денежка приплывает. Ты подумай своей головой, пораскинь мозгами, как нам выбиться в люди, если не дал бог, или папа с мамой, возможности найти лучшую дорогу к «вершине власти и богатству» (цитата из газеты «Правда» за тысяча девятьсот… какой-то год), как только через получение диплома о высшем образовании и назначении впоследствии на высокую, высокооплачиваемую должность, – опять же приведенная за ручку к папе с мамой для разгона выборка из печати, не знаю точно, за какой год и название оригинала изречения.

Муж Любы вообще с некоторых пор взял моду изъясняться только штампами и лозунгами, приобрел такую дурную привычку. Но надо честно признаться: не один он страдал от такого влияния печатных, отборных органов. Всё обчество было парализовано в то время манией преследования и преклонения перед печатным словцом («что написано пером, не вырубишь ни топором, ни бензопилой «Дружба») и, как зомби, выстраивалось в длиннющие очереди в газетные киоски, чтобы получить очередную дозу информлекарства, заряда на целый день. А дни-то выдались тоже длинные и беспокойные.

Люба надолго задумалась. Она была не из глупых, и могла видеть далеко-далеко вперед, как радиолокатор. Сквозь металлические препятствия. Если направить ее взгляд вниз, внутрь земного шарика, в самую мантию, и сфокусировать соответствующим образом (повернув там каким-то манером винтики и шурупчики в окуляре), то, нет сомнения, она смогла бы увидеть, как зарождается материя, и сумела бы спрогнозировать, во что выльется вся эта лава и магма из недр. Потому что равных в прогнозах и их воплощениях ей не было, сколько не ищи.