Артур Кангин: ЗАПИСКИ PLAYBOЯ

Я опешил:

– Того самого? Крестного отца русской трансъевропейской мафии?

Волосы мои стали дыбом.

– Не бойся, дурашка, – Анфиса поцеловала меня в губы. – Паша Грёбаный, он же князь Павел Волконский, мертв.

– Это был он.

– Ну, а кто же?

– Так ты убила его?

– Не совсем так.

– А как же?!

– Буду откровенна, как перед батюшкой. Последней близости между нами не было. Вчера он полез ко мне в постель. Я сопротивлялась. Тем более, он вонял козлом. Потом подонок выхватил кинжал. Завязалась борьба. В темноте ничего не видать. Неосторожное движение, и Паша заколол себя сам.

– Быть того не может.

– Почти сам. Кинжал, если быть до конца откровенной, был все-таки в моей руке.

– Какой ужас…

– Не волнуйся! На совести этого изверга сотни, если не тысячи, загубленных жизней.

– Ну, если так. То, конечно…

– А теперь – целуй же меня, целуй!

Вы когда-нибудь спали с красоткой, которая еще вчера ухайдакала крутого вора? Пусть и престарелого. И с отвисшей слюнявой губой.

Ощущение острейшее! Как у укротителя львов, входящего в клетку с голодными хищниками. Как у президента, лобзающего в аэропорту главу делегации страны людоедов. Как…

Да что говорить?!

Мы меняли эротические композиции, как лайковые перчатки.

Мы забыли такие слова – насыщение и усталость.

Мы забыли все.

Блекло горел фиолетовый ночник.

В окно сек снежный ветер.

Мы были в Италии.

Милая страна сеньор и синьорин.

Родина великого Феллини и кровожадного дуче Муссолини, повешенного на кипарисе вниз головой.

Тут была не одна страсть, а и уважение к отчаянно смелой женщине.

Наверное, Анфиса смогла бы мне стать отличной женой.

Хотя ее бизнес, авантюрное прошлое, несколько охлаждали мой пыл.

5.

В Триесте сёк дождь.

В подворотнях орали угольно-черные коты.

На перроне мелькали чумазые физиономии здешних бродяг.

– Ну, прощай, Юрик! – на загнутых ресницах Анфисы сверкнули алмазные бусинки.

– Куда ты теперь?

– Пойду в секретарши к конкуренту Паши Грёбаного.

– К Стёпе Крестовскому?

– К нему проклятому.

– Он не обидит?

– За смерть своего врага он озолотит меня с головы до ног.

Кстати, о ногах. Они у Анфисы были словно выточены из слоновой кости.

Мы порывисто, не чая уже свидеться, поцеловались, а потом я долго смотрел вслед Анфисе.

Анфисе ли?

Я никогда не узнаю настоящее ее имя.

Но эту легкую поступь на шпильках, это очаровательное виляние задом, эти гордо откинутые густые русые волосы…

Их до конца своих дней, то есть, никогда, не забыть.

В Триесте я проколол стеком зарождающиеся вулканы. Опасения были напрасны. Я дал свои ценнейшие рекомендации и отбыл в Москву.

Очень хотелось повидать Родину, съесть борща с поросятиной, пройтись вдоль и поперек по заснеженной Красной площади.

1.

В Москве я для души нанялся выкладывать мозаику в одном из известнейших гигамаркетов. К тому же, после поездки в Триест и Японию, на вулкан Фудзияма, я слегка поиздержался.

Деньги не помешают.

Руководил мозаичным проектом архитектор Дмитрий Дмитриевич Дикий, высокий, несколько с жабьим лицом, дородный мужчина, почетный член Союза художников столицы.

Картина из стеклышек и камушков живописно изображала торговую тележку доверху набитую товарами народного потребления, а над тележкой, вся в червленом золоте азиатского солнца, стая замоскворецких голубей.

Мне было поручено выложить из агата и бирюзы голубя-форварда, весело и отважно ведущего за собой ватагу пухленьких пернатых.

Работа спорилась, только мне никак не давалась морковная бусинка глаза птицы, представленной в профиль.

Выражение головки голубя получалось каким-то встревоженным, я бы даже осмелился сказать, похотливо озабоченным.

– А вы, Юрий, попробуйте глазок сместить чуть-чуть к клюву, – задышал за моей спиной ментоловыми леденцами Дмитрий Дмитриевич, почесав бородавку на своем умном лице. – Дайте-ка… Вот! Видите, совсем иное дело. Искусство – это принцип «чуть-чуть»!

– Вы – гений, маэстро! Если бы на мне сейчас была шляпа, я бы ее снял.

– А в вас есть божья искра… – Дмитрий Дмитриевич почмокал мокрыми губами, пронзительно всматриваясь в мое лицо. – Приходите ко мне на Сретенку. Покажу вам свои картины. Хочется узнать мнение молодого таланта.

– Я же, преимущественно, вулканолог. Художества – это так, забава, хобби.

– Милок, я творю для народа, а не для горстки горделивых эстетов, – Дмитрий Дмитриевич сурово нахмурился.