Владимир Царанцев - Без вести пропавшие солдаты Манштейна. Часть первая

– Мама, а почему вы не пользуетесь новой сковородой, что я вам давно привёз? Уж больно эта вся какая-то старая и закопченная.

– Не-ет, с этой сковородой я не расстанусь! Она ещё у моей мамы была. Ей лет восемьдесят будет, если не больше. На ней что картошечка жареная, что блинчики или яичница получаются вкуснее, чем на новой. Такое впечатление, что у неё душа есть… Как её выбросишь?

– Присаживайся ближе к столу, сынок, нарезай сало, хлеб, да наливай по рюмочкам, – и сама, вытерев руки о передник, присела, оглядывая стол, как бы проверяя, всё ли она выставила.

Так под ленивый брёх соседского пса за окном, честно отрабатывающего свой хлеб, и похрустывая перчёным огурчиком, не уступающим по крепости тёщиному самогону, и проходила наша тихая вечеря. А сало и вправду получилось на славу – прямо во рту тает, шкурка опалена соломой, мягкая, а само сало в меру солёное, с перчиком, чесночком и специями, но главное – где оно хранилось! Удачно я подсмотрел у итальянцев секрет засолки сала. Молодцы итальянцы!

– Мама, а Вы никому не показывали наш секрет засолки сала?

– Нет, что ты, такое сало получилось вкусное – на зависть всем нашим хуторянам! Никифорыч, чего за полцены нам мясо продаёт – выпросил у меня половину ящика, чтобы я его сало тоже там хранила, а сам-то ящик ему я не показывала, – с убеждённостью хитрого подпольщика ответила она. – Я и так у наших хуторян каждый день на языке за построенный тобой душ в саду. Ведь всю жизнь в тазике мылись и сейчас моются. А как хорошо с прополки зайти в душ, чтобы смыть пот и освежиться под тёплой водичкой, как будто сил прибавляется, а особенно вечерком от такого удовольствия, да под тёпленьким душем, прямо повизгивать охото от блаженства. Спасибо тебе, зятёк, – у неё аж морщинки разгладились, и лицо стало моложе.

Баньку бы сделать в огромных сенях дома, ведь всё равно пустуют, так, хлам разный годами лежит, с места на место перекладываемый. И вроде бы всё под рукой, а что-то нужное – раз в году понадобится. Да и колодец ведь есть рядом с домом уже с глубинным насосом. Надо над этим подумать и заготовить за зиму стройматериал, а на следующее лето нужно приступать строить баньку в сенях.

Поужинали. За разговором мы как-то незаметно очистили от яичницы всю сковороду и решили, что чай с клубничным вареньем будет не лишним. Чай она заваривала всегда в большой кружке, накрыв блюдцем, а потом процеживала его через маленькое ситечко – почему-то она не любила заварники и никогда ими не пользовалась. Перемыв посуду, мать собралась и ушла на свои обязательные хуторские посиделки, больше смахивающие на КВН, только без неизменного ведущего – здесь все они были ведущие, режиссёры, капитаны и осветители хуторской жизни, какая была у них как на ладони.

Перед сном надо бы сходить к своему соседу-пасечнику, спокойному и основательному мужику, который умеет в двух-трёх словах рассказать длинную историю, попыхивая своей «козьей ножкой» с душистым самосадом.

Летний вечер выдался просто на загляденье. С юга налетал лёгкий, живительный ветерок, разогнавший сгустившуюся было к полудню удушливую жару, освежая хуторок своей прохладой. Открыв калитку, ведущую в сад соседа, я увидел Степаныча, сидящего у стенки сарая на скамейке, вырубленной из толстенного ствола дикой груши.

– Присаживайся, – почти шёпотом сказал сосед, похлопав ладонью по скамейке, как всегда с неизменной своей «козьей ножкой» во рту, без которой я вроде бы его и не видел никогда. Но выращивать свой табак он умел, и запах от его самокрутки был очень приятный, ничем не хуже ароматических палочек. И курил он как-то красиво – дым медленно, маленькими облачками уплывал от нас в темноту сада, где и запутывался в ветвях яблонь. Я присел на край скамейки, и вдруг рядом, у моей ноги, что-то громко, с каким-то металлическим шелестом резко зашуршало, да так для меня неожиданно, что я тут же вскочил на ноги.

– Ёк макарёк! Что это там такое у тебя?

– А ты загляни в ведро, – с тихим смешком сказал сосед, показывая рукой на стоявшее рядом со скамейкой ведро, на какое я даже не обратил внимание, когда садился рядом. А в ведре были всего лишь четыре мирных ёжика.

– И зачем ты их наловил, ведь это безобидные ёжики! Разве можно их обижать? – в моей груди шевельнулось нехорошее чувство к соседу, которого я всегда уважал.

– А ты присядь и сиди тихо, вот и увидишь всё сам, – с хитринкой в голосе, довольный, что я не знаю того, что для него было очевидным, сказал Степаныч, похлопывая ладошкой по своей скамейке.