Надежда Васильева - Когда ангелы поют. Повесть

Мысли унеслись в такое далёкое теперь уже детство. Мать и отец души в нем не чаяли. Еще бы! Первенец! Мать родила его в девятнадцать лет. А он всё время болел. Что с ним происходило, не помнил. Но когда приходил в себя, на него смотрела мать, и взгляд её светлых глаз был полон любви и страдания. И от этого становилось так хорошо, что он тянул к ней руки и улыбался. Куда все это делось? Детство было таким безоблачным, что, казалось, этот рай земной будет длиться вечно. Ан нет! Потом всё резко изменилось. И где-то в глубине души затаилась обида: его обманули! Чем старше он становился, тем все резче звучал голос отца. Особенно после рождения Сеньки. Только и слышал: «Не кричи, Сеня спит!», «Не бегай, как сумасшедший! Сеню с ног собьёшь!», «Не ешь один! Поделись клубникой с Сеней!». Раздражение против этого Сени началось еще тогда, когда он был у матери в животе. «Не маши локтями! Ударишь нечаянно маму по животу! А там Сенечка, твой маленький братик!» – «Да не хочу я никакого братика!» – истошно орал он и получал за это от отца подзатыльники. А мать только головой качала: «Братик тебе непременно нужен, иначе вырастешь эгоистом!». Но значения этого слова Генка долго не понимал, а спрашивать родителей не хотелось. Даже сейчас, когда он слышал это слово, внутри закипала какая-то ярость. Оно казалось чем-то страшным, колючим и зловонным. И кружило оно над ним все чаще, норовя приклеиться хоть с какой-нибудь стороны. Но Генка, как мог, от него отмахивался и громко хлопал дверью, отпугивая настырное словцо. Оно оставалось в прихожей, там, где висел на магните косматый тролль, какой-то норвежец подарил матери где-то на на международном семинаре. Слово «эгоист» подходило больше этому троллю, который щерился из угла. Генка все собирался кому-нибудь подарить этого тролля, чтобы не скалился, не злорадствовал. Но всё забывал. А, может, жалел. Что-то в этом тролле было ему сродни.

Время от времени, взглянув на тролля, Генка начинал разбирать себя по косточкам. Ну, не хуже он всех, в конце-то концов. По пьяни, конечно, контроль над языком теряет. Из груди исходит какой-то рык. А пьёт потому, что после первой стопки душа мякнет, любовью к миру наполняется. Улетучиваются разом всякие мелочные обиды, глупые претензии, а иногда возникает желание обнять случайных компаньонов по веселому застолью. Жалко, что мать и Сенька никогда не видели его в таком благодушном состоянии, которое наступает после распития первой бутылки. Вторая и третья ничего хорошего не приносили. Благодушие сменялось раздражением, на всех и вся. На дремлющих друзей, за что так и хотелось надавать им «по мордам», на косые взгляды прохожих, на язвительные подколки соседей, на страдальческий взгляд матери, на Сенькино осуждающее сопение и даже на злорадный оскал этого косматого тролля. Вырвавшийся из-под контроля язык начинал молоть всякую чушь, не гнушаясь матерных слов, хоть прикусывай его! Но больше всего удивлял этот несвойственный ему рык, что вырывался из груди. Иногда даже Генке казалось, что кто-то делает это помимо его воли. Да почему «казалось»? Так оно и было на самом деле! Разве бы позволил он себе такие интонации, какие летели в адрес матери по пьяному делу?! Хотя, если честно, он помнил только начало разговора, а что происходило потом, услужливая память покрывала пеленой забвения. Но вещественные доказательства всё же оставались: то сломанная полка в туалете, то разбитый цветочный горшок, то вырванная «с мясом» дверная ручка… На другое утро Генка только головой качал: «Неужели я?! Быть не может!» А кто ещё? Не Сенька же. И не мать, уж это точно. Но чем больше грызла совесть, тем демагогичнее звучали оправдания: «Ну и что?! Вы-то трезвые! Значит, должны быть умнее!» Раньше еще добавлял: «На свои пью!». Теперь этот козырь отпал. Пил не на свои. Частенько угощал дядя Фёдор, сосед по гаражу. Генка знал, за что. Тот был к матери неравнодушен и после смерти отца в любовники к ней подбивался, хоть у самого семья. Он, конечно, матери не пара: у него это на рыжей морде написано. И никогда бы мать с ним никаких любовных дел иметь не стала. Он, Генка, уж это знает! На все пошлые шуточки дяди Фёдора мать лишь растерянно улыбалась и ускоряла шаг. Гнушаться рюмкой дяди Фёдора не хотелось. И Генка, как на духу, отвечал на все вопросы любопытного соседа: сколько мать получает, где работает, заходят ли другие мужчины в их дом. Больше всего язык развязывался после второй бутылки. Как-то дядя Фёдор попросил Генку познакомить его с матерью поближе.