Надежда Васильева - Когда ангелы поют. Повесть

– Ну-у-у! Как было, так и есть!

– Конечно, не сразу! – твердо сказала мать. – Я тебе не фокусница. К утру пройдёт.

Генка с утра прямиком к зеркалу. Поднял майку – глазам не верит: воспаления как не бывало.

А фонарь всё покачивался, высвечивая на стене петляющую тропинку. Сеня мысленно побрёл по ней куда-то вверх и потерялся в причудливых сновидениях.

Генка лежал в своей комнате, тупо уставившись на картину, что висела на стене напротив. Нагая амазонка, бесстыдно разведя колени, как это делают все наездницы, сидела на спине несущегося во всю прыть буйвола. В руках она держала копьё. Копьём метила в Генку. От её дьявольского взгляда по спине пробегал холодок. Зачем он притащил в дом эту мерзость?! Кто-то выбросил в мусорный контейнер: надоело смотреть в хищные глаза, полные греховной страсти. А он взял и подобрал, да ещё повесил на самое видное место. Картину эту мать, конечно, ещё не видела, в его комнату теперь заходила редко. А случилось это после одной стычки. В тот день он «принял на грудь», как говорит дядя Фёдор, их сосед по гаражу, довольно изрядно и потому плюхнулся на чистую постель, не снимая брюк и кроссовок. Когда мать заглянула к нему в комнату, на её лице застыло такое безнадёжное отчаяние, что Генку понесло:

– Что уставилась?! Да! Да! Лежу, как в свинарнике! Ты это хочешь сказать?! Ну, скажи! Что молчишь? Уважаешь себя! Слова грубого произнести не хочешь?! «Святая» ты наша…

И она произнесла, тихо, но внушительно, так, что Генка сразу понял: это у неё выстрадано давно.

– Отныне грязь за собой выметать будешь сам!

Но Генка не выметал. Всё надеялся, что мать одумается. В комнате стоял тяжёлый запах и даже появились тараканы. Под кроватью скопилось немало пустых винных бутылок. А под тумбочкой – съестных объедков: яичная скорлупа, шкурки из-под колбасы, хлебные корки… Его постельное бельё она в прачечную больше не сдавала. Простынь уже простынью назвать было нельзя – так, грязная тряпка или, скорее, длинный скрученный шарф, серого, как старые доски, цвета.

Мать вышла. А в нём еще долго тогда бурлила дикая злость. Пусть Сеню своего в зад лижет! Он у нее на особом положении. Выслуживается перед ней, пёс поганый! Только и слышишь: «Мам!», «Мам!», «Мам!», «Мам!» И собаку выгуливает, и в магазин лётом по первому её свистку! И на родник – за чистой питьевой водой!

А голая девица на картине все также хищно щурила на него свои чёрные глаза. Выброшу завтра же на помойку! И буйвол этот тоже! Того и гляди, острым рогом печёнку пронзит! Мчится так, что искры из-под копыт!

Злость разбирала такая, хоть головой об стенку бейся! Откуда это всё прёт?! Как спастись от этого бешенства?! Сунься в этот момент к нему Сенька, измолотил бы до полусмерти. Но Сенька на рожон не лез. Мать, видать, научила, мол, держись подальше. Строит из себя святую! Взгляд как у Богородицы! С милостливым таким укором… Плевать он, Генка, хотел на её взгляды!

Стукнул кулаком по тумбочке, замычал, заскрипел зубами. Да что же это с ним творится?! Удивляло одно: как только мать начинала молиться, из него как будто пар выпускали. Вот и сейчас злость перестала кипеть. Так и представил: мать у себя в спальне сидит перед иконой Богородицы, сложив руки на коленях, в подсвечнике горит свеча, на блюдечке дымится тлеющий ладан.

Почему его так заносит? И отчего возникает эта злость? Не всегда, конечно… Чаще всего – в минуты похмелья. А так-то он мать с братом вообще-то любит. Случись что с Сенькой, свихнулся бы с горя. Однажды Сенька (тогда еще в школу не ходил, лет пять или шесть ему было) решил проверить по секундомеру, сколько минут под водой без воздуха сможет пробыть. Придумал ведь! Напустил полную ванную воды, разделся до трусов, зажал рукой нос и лёг в воду вниз лицом. Заходит он, Генка, в ванную, и видит Сенькину выгнутую спину, а лицо в воде. Думал, что брат захлебнулся. Такой ужас по ногам ударил, еле устоял. Схватил его, вытащил из воды, а тот глаза таращит да еще пальцем у виска крутит, мол, ты что, того? Ох, и досталось ему тогда!

– Попробуй, так ещё сделай! Я тебе такие рога на лбу наставлю, долго помнить будешь! Лежит, как утопленник! А если бы не я, а мать вошла? У той бы точно разрыв сердца случился!

И с досады секундомер в форточку выбросил. А потом ещё долго дрожь в коленях не проходила. Да и не только в коленях, всё внутри тряслось.

Мать, конечно, его, Генку, тоже жалеет. Хоть и сказала, что, мол, больше кормить не будет, пока работать не пойдёт, но сало в холодильнике держала. Сенька сало не ест, мать – тоже. Значит, для него покупает. В её присутствии в кухню Генка не заходил, а Сеньки не стеснялся. Супы, конечно, не разогревал, а вот сало, сыр, колбасу незаметно «отначивал». А что ж ему с голоду умереть?! Кто его на работу возьмёт, когда в трудовой запись: «Уволен по тридцать третьей»? Ежу понятно: за пьянство. Конечно, ящики грузить на рынке можно и без трудовой, но уж больно не хотелось!