Юрий Мартыненко - Стоянка поезда – двадцать минут. Роман

А раздобренный дружеским обхождением и чупа-чупсами мальчишка настырно тянул камеру за ремешок:

– Дай поиграть, ты же обещал!

Подоспела из соседнего купе мама Люда и утянула мальца за руку…

– Пускай бы посидел. Не мешает ведь, – попытался встрять дядя Лёха.

– Ну, прямо, не мешает. Мал он еще для таких посиделок.

– Да и сами бы посидели.

– Спасибо!

Деваха хихикнула. Потом, вдруг сделав серьёзное лицо, тоже засобиралась:

– Ну, ладно, мальчики, пора и честь знать. Пойду я до дому, до хаты.

– А где хата? – полюбопытствовал второй вахтовик, менее разговорчивый, чем дядя Лёха.

– В восьмом вагоне.

– Ну, уж вы-то не покидайте наше мужское общество, чем богаты, тем и рады. Посидите с нами. О себе расскажите. Нам интересно, – зауговаривали гостью вахтовики.

– Так уж больно интересно? Сами-то откуда и куда?

– Домой возвращаемся с вахты. Золотари мы.

– Кто? Золотари? – деваха вдруг громко расхохоталась.

– Что смешного? – не поняли мужики.

– Да, у нас так называют тех, кто, пардон, – она глянула на Вилли, – уборные на улице чистят, то есть, туалеты, – деваха конкретно объяснила значение окончания фразы немцу.

– А-а, – миролюбиво протянули почти в голос вахтовики, – ну, так для нас это не новость. Мы золото моем на прииске.

– Прилично хоть платят? – поинтересовалась деваха.

– Жёны не обидятся, – не без гордости признался Толян.

– Всё, что зарабатываем, сразу переводим по почте домой, – вдруг уточнил дядя Лёха, кинув взгляд на Толяна.

– Ждут вас женщины-то ваши?

– А как же, конечно, ждут.

– Любят, значит?

– А как же, конечно, ждут.

– Значит, теперь домой?

– Домой.

– На отдых?

– Ага.

– Надолго?

– Месяца на два.

– А потом?

– Опять на полгода.

– Спиртиком сильно не увлекайтесь, – неожиданно сказала деваха, как-то доверительно, словно проникнувшись к мужчинам-работягам, которые не бьют баклуши дома, а едут за тридевять земель заработать на хлеб. И сказано это было незнакомой девушкой незнакомым людям с какой-то потаённой чисто бабской, что ли завистью…

– Да мы по с устатку. Кирзуху желудочную, так сказать, размягчить. Вы посидите. Мы так устали без женского общества.

– Ну, хорошо, – согласилась деваха. – Ещё посидим, – она пододвинулась поближе к «гансику».

– Кстати, кстати, кстати, у меня есть тост. Давайте выпьем за священное море Байкал, потому что оно имеет прямое отношение к нашей работе.

– Почему? – удивилась деваха. С любопытством слушал и Вилли.

– А кто не знает слова из песни? – дядя Лёха затянул: – По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах… Бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах…

В купе появилась худая проводница. Укоризненно покачала головой:

– Вам тут что? Хор Пятницкого? Вы что, одни тут едете? Целый вагон для вас слушателей?

– Всё-всё-всё, мать, больше не будем, – взмолился дядя Лёха.

– Кончайте тут свой базар, а то на следующей станции милиция линейная…

– Намёк поняли, всё, закругляемся, – заверил Толян.

– И товарища-иностранца тут мне не спаивайте! Вам, девушка, не пора уже к себе возвращаться, в восьмой вагон?

– А я чего? Щас чаю попьём с ребятами. Хорошие ребята, они золото моют в горах.

– То-то и оно, видно, что с гор спустились, одичали там, теперь догоняются, – беззлобно поглядела на вахтовиков проводница. – Ладно, сколько вам чаю?

– На всех, девушка.

– То мать, то девушка. Вы уже определитесь, – проводница белозубо улыбнулась, видно, растаяв душой при слове девушка.

3

Поезд резко замедлил ход, въезжая на станционные пути узловой железнодорожной станции. Здесь сменялись электровозы и локомотивные бригады. Погода пасмурная. Ночью моросил дождь. Всё неприглядно и хмуро, и даже вокзал, в хорошую погоду, приветливо глядевший на проходящие поезда, теперь тоже выглядел хмуро…

Глухо стукнула железная дверь. Полная в теле проводница, обтянутая тесной синей юбкой и такой же тесной голубой рубашкой, начала протирать тряпочкой мокрые поручни. Пассажиры потянулись на выход подышать после духоты ночного вагона свежим озоном.

Молодой немец, глубоко зевая и превозмогая страшную головную боль, вышел в тамбур последним. В воспалённом сознании смутные обрывки вчерашнего вечера. По-русски хлебосольные вахтовики Лёха и Толян, крашеная потная деваха. Губы липкие и прокуренные. Кажется, что вкус табака до сих пор ощущается. Вилли который раз вынимал носовой платок и тщательно обтирал свой рот. Вспомнились потные груди в туалете восьмого вагона. Стоп! Это уже перебор. Кажется, ничего не было. Или было? Нет, точно, не было. А что было? Были женские возмущённые голоса снаружи за запертой дверью. Потом полный провал в памяти. Пробуждение на своей смятой постели в купе. Сухое горло, шершавый язык и ужас от мысли: где видеокамера, потому что, ещё будучи в купе в гостях у вахтовиков, вредный мальчишка дёргал за ремешок и плаксиво канючил дать поиграть, пока его не увела в своё купе мама Люда… К счастью, камера лежала на сумке в рундуке постельного места…