Валентин Аноцкий - Гиппократово лицо. Сборник рассказов

Инспектор напряжённо слушал, пытаясь понять, чего от него добивается начальник, и боясь не угадать с ответом.

– Ну, конечно, было нечто такое в глазах у него… Тени какие-то мелькали.

– Всё, Держиков, свободен.

– Николай Васильевич, может я подумаю, да напишу вам об этом?

– Напиши, напиши, только не мне, а пошли в «Литературную газету», авось напечатают.

Стариков ещё во время разговора с инспектором осознал, что остановились они недалеко от того места, где всё и произошло. Поскольку у него на этаже был свой туалет, этот, на первом, он не посещал. Но сейчас, оказавшись случайно рядом, он решил войти. Помещение было похуже, чем наверху, сказывалась его общедоступность. Четыре кабинки, разделенные легкими перегородками, всё произошло в крайней, у стены. Почему именно у стены? Ведь все были свободны. Возможно, подсознание искало опоры, хотя бы с одной стороны, а может мысленно он проходил сквозь стену, выходил на улицу, и шёл по ней, пока жизнь лёгким дыханием покидала тело. Куда он шёл мысленно – к ней? Какие тени у него мелькали в глазах в последний момент?

Стариков вздрогнул: кто-то по медвежьи засопел в одной из средних кабинок. Он никогда не думал, что способен так вздрагивать, чтобы пульс подскочил до ста, видимо, слишком ушёл в себя, или слишком перевоплотился – что, впрочем, тоже было для него внове. Он покинул невзрачную, сырую комнату, и направился к административному зданию.

Как он и предчувствовал: в эту ночь он спал плохо, что случалось с ним редко. Крепкое здоровье предполагало и крепкую психику, и он никогда не подвергал сомнению эту связь – лично у него было именно так. И тем не менее, сбои случались. Впервые, когда у него на руках умер отец. Он умирал от болезни, при полной памяти, и Стариков отчётливо видел, как в уходящем сознании боролись два могучих чувства: панический, всеобъемлющий страх перед последней минутой, и такой же по силе страх оказаться жалким паникёром перед сыном, если он поддастся первому. В конце концов, он победил животный страх, оставив о себе память, как о мужественном человеке. А Стариков тогда на некоторое время потерял сон. Это было мучительно для здорового тела, для здоровой психики – она требовала, просила, умоляла об отдыхе, а он не приходил, и даже не предполагался.

По сравнению с тем временем, сейчас были просто пустяки: в каком-то танце кружились перед ним разные лица: знакомые и незнакомые, весёлые и грустные, добрые и злые, старые и молодые, – этакий бестолковый маскарад без масок. И когда кружение начало ему надоедать, вдруг пришло озарение: да все эти лица отмечены «печатью смерти» – вот что их объединяло и соединило в едином танце! «Гиппократово лицо» присутствовало независимо от выражения лица и его физического состояния. Но где же эти признаки, черточки, тени, в конце концов? Он их не видел, но мучительно искал, и от этих безрезультатных поисков, сон и оказался неполноценным.

На следующее утро, ещё не доходя до своего кабинета, Стариков столкнулся с заместителем начальника местного отделения милиции Самоходовым. Старикову показалось это не случайным, он давно заметил, что Самоходов всегда для личных бесед выбирал коридоры или залы, и это наводило Старикова на невесёлые размышления по поводу своего кабинета. Будучи всегда непререкаемым и самоуверенным, тот сейчас был настроен очень дружелюбно, улыбался, и даже не стал, как обычно, соревноваться в силе рукопожатия – поддался сразу.

– Ну, как поживает таможнЯ? – хохотнул он, по своей природной толстокожести не понимая, что даже неправильное ударение в слове может задеть, оскорбить, также как их задевает, когда их зовут «ментами», а не милиционерами. А может быть уже и не задевает.

– Васильич, у меня к тебе дружеская просьба – работаем рядом, боремся, но иногда возникают дружеские просьбы.

Он переждал, проверяя отношение Старикова к своему подходу, но теперь уже не своей толстокожестью, а тем проверенным на сотнях людей нюхом, который и позволял ему не только служить, но и продвигаться по служебной лестнице. Что-то уловив, он продолжал:

– Давний сослуживец мой, боевой товарищ, можно сказать, выезжает за границу по путевке. Ну, кое-что прихватил с собой, зарплата у нас, сам знаешь, какая. В общем, посодействуй…

– Как вы себе это представляете? – намеренно отделяя себя от просьбы вежливым «вы», спросил Стариков. – У меня нет личной номерной печати, нет разрешающих штампов.

– Я знаю, но я прошу о содействии в соседнем, международном аэропорту, вы ведь дружите с тем начальником, – каменное лицо Самоходова выражало искреннее непонимание поведением коллеги.