Валентин Аноцкий - Гиппократово лицо. Сборник рассказов

– Опрометчиво писать об этом в открытую, – заметил Стариков.

– Тогда ещё не боялись писать, но его передали лично.

Она опустила руки, и её пальцы опять забегали по клавишам, продолжили полёт над струнами и он, не в силах больше держать её в невыносимом ожидании, сказал:

– Я помогу вам, – и сразу, как всегда, когда сомнения в любом деле заканчивались, и он принимал решение, в голове наступила полная ясность. – Слушайте внимательно. Сшейте небольшой мешочек, либо из крепкой ткани, а лучше из тонкой кожи так, чтобы ваши драгоценности плотно вошли в него, постарайтесь как-то его украсить, придать ему вид брелока. Позаботьтесь, чтобы он легко присоединялся к связке ключей, но потом, когда получите его от меня, не кладите в сумочку, а положите в карман.

– Почему?

– Потому что после таможни вас будет проверять на металлоискателе служба безопасности аэропорта, сумочку и другие вещи возьмут на рентген, а вы из карманов выложите предметы на столик. Постарайтесь, чтобы эта связка не оказалась в одиночестве, выложите ещё что-нибудь, женское, но металлическое, еще лучше – детское. Вы понимаете?

– Да. Только… Почему я с этой же связкой не могу пройти через таможню?

– Потому что для таможни это не сокрытие, вас сразу раскусят.

– О, Господи! – вздохнула она. – Кажется, я всё поняла. Спасибо вам.

– А если поняли, то до встречи в аэропорту, там незаметно передадите мне брелок, и пойдёте на контроль. Вот ваши ценности.

– Спасибо, – она изящно встала, медленно прошла к двери, приостановилась, внимательно посмотрела на него. – Скажите, а в какой момент я должна с вами расплатиться?

– Расплатиться? – Стариков растерялся. – Видите ли, уважаемая Елена Александровна, если я возьму у вас хоть один рубль, вы решите, что я уже не первый раз поступаю таким образом, дополняя свою зарплату. Но, поверьте, это не так.

Она молча повернулась и вышла из кабинета.

И опять что-то осталось после неё, только более легкое, более светлое, чем в первый раз. Главное – она не пытается обмануть его, разжалобить, найти в нём дурное, продажное, и на этом решить свои проблемы. Да, он сознательно идет на нарушение, но эти фамильные колечки принадлежат ей по праву, и он не сомневался в том, что когда-нибудь наступит время, когда каждый получит возможность свободно распоряжаться своими вещами: ввозить, вывозить, продавать, дарить, менять. А он просто несколько опережает время. Но на душе всё равно было тревожно.

Через день она с дочерью вылетала из соседнего международного аэропорта. Стариков накануне позвонил своему коллеге и договорился, что он поучаствует в качестве наблюдателя при оформлении международных рейсов – он периодически так поступал, в качестве обмена опытом, и никаких лишних вопросов его просьба не вызвала. На всякий случай, он полностью освободил карманы, оставив только удостоверение.

Водитель молча кивнул на его команду и зарычал старенькой «Волгой», выруливая на знакомую дорогу. Зимний день был туманен и морозен, старые ели, словно одетые в шубы крестьяне, толпились вдоль обочины. По дороге, играючи, проскальзывала позёмка. В соседний аэропорт он приехал заранее, чтобы достаточно примелькаться работающей смене и продумать свои действия. То и дело объявляли о движении международных рейсов, кресла в зале ожидания освобождались ненадолго, и тут же заполнялись опять. Также быстро менялись сведения на огромном табло. Стариков поискал глазами нужный рейс – тот значился без задержек. Он вошёл в таможенную зону, за руку поздоровался со старшим смены, кивнул близстоящим инспекторам – все его тут знали. Пассажиры здесь вели себя по-разному: кто-то откровенно волновался, и сотруднику приходилось определять: волнуется по причине или просто мандражирует? Кто-то был нарочито спокоен, у некоторых на лице маска безразличия, и даже презрения. Стариков ещё инспектором в совершенстве изучил подобные маски, и понимал, что не всегда за ними скрывалось намерение обмануть, чаще они отражали внутреннее беспокойство, либо личную проблему человека у таможенной стойки.

***

Он решил, что наступила пора найти Елену Александровну. Первый круг ничего не дал, и он решил постоять возле табло, полагая, что рано или поздно она подойдет и поинтересуется своим рейсом. Не дождался, и прошёл по периметру ещё раз, доказывая себе, что ему-то волноваться нечего – если она по каким-то причинам передумала, то для него это лишь облегчение. Он заметил её лишь на третьем круге: они были втроём – она стояла к нему лицом, рядом с ней девочка лет пяти, в шапочке с круглыми балабошками, а спиной к нему стоял крупный мужчина, отчего-то казавшийся знакомым. Они о чём-то разговаривали, и улыбка женщины при этом казалась беспомощной и жалкой. В какой-то момент мужчина повернулся профилем и Стариков невольно ахнул: это был Самоходов. Приглядевшись, Стариков понял, что это Самоходов прицепился к ней и не отпускает. И что же он здесь делает? Проталкивает своего друга? Вполне, возможно, но в любом случае, – это плохо. Она, наконец, заметила Старикова, и активизировала свои попытки к освобождению. Наклонилась к ребенку, развела руками и, подхватив довольно объемную сумку, поспешила прочь от назойливого собеседника. Стариков, хорошо зная расположение аэропорта, поспешил к ближайшему к ним женскому туалету. Он не ошибся – они направлялись именно туда. Её глаза были наполнены страхом, наверняка, толстокожий Самоходов не прибавил ей уверенности. Он взялся за сумку, чтобы ей помочь, и она неловко передала ему небольшой мешочек, который тут же скрылся в кармане пиджака Старикова.