Татьяна Герден - Стрекоза. Книга первая

Севка от возмущения ничего не сказал, только нервно сглотнул и вышел во двор, чтобы чем-нибудь не запустить в Теплёва. Но через день Серафима, поставив перед племянником тарелку вареников с вишней и, полив их сметаной, смешанной с сахаром и вишнёвым соком, тихо спросила:

– А что, Сева, может, и впрямь на завод пойдёшь, всего-то три раза в неделю ты им и нужен, а платят вроде неплохо, – и назвала такую сумму, благодаря которой Севка мог бы не только по два раза в день ходить в кино, регулярно обедать в столовке музыкалки и пить ситро рекой, но и водить иногда дам в кафе, а то и на концерты приезжих знаменитостей в зелёный театр по вечерам.

Поэтому, хотя Серафиме он ничего не сказал по дурацкой привычке никогда сразу ни с кем не соглашаться, на следующий день, зная расписание Григория (так звали Теплёва), он прямо пошёл к нему на завод. Там его презрительно оглядели с ног до головы, особенно обратив внимание на малиновый шарф и вылезающие из-под пиджака лоскуты рубахи, провели в просторный цех, где всё звенело, свистело, шипело и грохотало, отчего разговаривать можно было только криком и понимать, что говорят, не на слух, а внимательно читая по губам собеседника, и, гаркнув: «Григорий, к тебе тут какой-то стиляга пришёл», оставили среди нагромождений валов, турбин, изогнутых труб, извилистыми лабиринтами нависающих над головой, запылённых и заржавевших решёток, неровными горами сложенных в ряд, и, конечно, котлов. До появления Григория в Севкином сознании произошла интересная динамика: в первую минуту он хотел смыться и стал изучать пути отступления, поскольку его провожатый – маленький человечек в засаленной спецовке и шлеме с защитными очками на лбу – уже исчез, но в следующую минуту Севкин взгляд упал на строение, похожее на старый паровоз с двумя выступающими дверцами-сферами и цилиндрическими трубами-коллекторами, как ему потом объяснили.

На «голове» у строения была хромированная панель с тремя глазами – датчиками температурного режима, а сбоку торчала дымовая труба, совсем как у обыкновенной печки, и чемто этот «паровоз» вдруг напомнил ему родной контрабас – он был такой же большой, нелепый, с широким массивным корпусом и узкой трубой, похожей на шпиль, уходящий в потолок. Севка подумал, что и звуки, наверное, из него исходят такие же низкие, глубокие и проникающие в душу, – включись он в работу и запыхти мотором – или что там у него на самом деле пыхтит и движется. От этой мысли он невольно засмотрелся на агрегат. Через минуту Севка решил, что смыться он всегда успеет и что в принципе можно попробовать. Тут подошёл Теплёв и, вытирая руки от смазки грязной тряпкой, чтото радостно заорал, но из-за шума ничего слышно не было. Однако это было уже неважно. Так музыкант Севка начал работать на ремонтном заводе и чистить котлы.

Сначала у него ничего не получалось, несмотря на то что он по правде старался. Теплёв надрывал глотку, таращил глаза, сплёвывая иногда через плечо – такая у него была привычка, когда он волновался, – всё было напрасно: Севка путался, совал винтики не в те пазы, забывал открытыми предохранительные клапаны, совал руки под работающие вентиляторы, нарушая технику безопасности, и кроме того задыхался от сажи, пыли и токсичных испарений, начинал по сто раз к ряду чихать, сморкаться и полностью выходил из строя как человеческая и рабочая единица.

Григорий нервничал, грозил ему кулаком, ругался, но из-за шума в цеху ничего не было слышно, и Севка на это мало обращал внимания. В обеденный перерыв они шли в заводскую столовку, и тогда обессиленный, но не сдающийся Теплёв, набрасываясь на пережаренные котлеты с фигурно выложенным водянистым картофельным пюре, скупо политым ложкой растопленного масла, отводил душу и костерил Севку на чём свет стоит:

– Взял же я тебя, мама дорогая, на свою голову, не иначе как чёрт попутал! Ни ума, что называется, ни фантазии. Вроде ты на дурака, Всеволод, не похож, но ни бельмеса не соображаешь в нашем деле. И откуда только у тебя руки растут? Эх! Кабы не Серафима Федоровна, послал бы я тебя куда подальше, видит Бог!

Севка молчал, слушал причитания Теплёва и жевал гороховое пюре с гуляшом, политым едким томатным соусом, от которого у него потом по полдня бывала жуткая изжога, но он радовался хоть этому, потому что Григорий взялся первые недели его кормить за свой счёт. Талоны же на обед, которые ему как ученику мастера при этом полагались, Севка любовно накапливал, и такая экономия казённых харчей очень пришлась ему по душе. Он был экономный по натуре и предпочитал деньги и еду надолго растягивать, если, конечно, получалось.