Татьяна Герден - Стрекоза. Книга первая

Поэтому слава за Севкой закрепилась худая – сердцееда-любителя, мастера вскружить барышне голову фейерверком, который заканчивался, как правило, виртуозным написанием прекрасного портрета мимолётной избранницы, а после пары-другой пылких встреч удачливый ухажёр имел обыкновение внезапно ретироваться и тем самым разбить сердце покинутой красавицы. Поэтому на его удочку попадались только те, кто ничего о нем не знали.

Витольд Генрихович Штейнгауз, преподаватель математики и черчения военного училища южного города Песчанска, очень гордился своим происхождением, берущим корни из польского дворянского рода или шляхты – как любила говорить его бабушка Ядвига, раскладывая гран-пасьянс за лакированным столиком и потягивая вишнёвый ликёр из микроскопической хрустальной рюмочки, – ну да, из шляхты, из рода, с явственными следами еврейской и немецкой крови, и с незапамятных времен осевшего на юге российской провинции, куда Штейнгаузы бежали еще в XVI веке после разгрома польского войска Османской империей в битве под Цецорой.

То, что шляхта, в основном, представляла собой привилегированное воинское сословие при королях и князьях, особенно волновало Витольда Генриховича, потому что факт этот вторил его интуитивному ощущению принадлежности к сословию воинов и стратегов и несомненной избранности его рода. Поскольку воевать, чтобы продолжить доблестную линию благородных предков, в силу исторической ситуации он не мог, Витольд Генрихович предпочёл сражаться мелом и указкой на славном поприще образования, избрав предметом своей кафедры, за которой стоял вот уже почти полвека, математику – как науку, наиболее точно выражающую суть стратегии и тактики ведения боя.

Решение каждой математической задачки или теоремы возводилось чудаковатым преподавателем в ранг битвы за победу разума над темнотой и невежеством, и приводить дроби к общему знаменателю или преобразовывать громоздкие уравнения в простые числа у Витольда Генриховича получалось так же живо, бодро и убедительно, как очинить карандаш до игольчатой остроты старой опасной бритвой, доставшейся ему от дедушки. У доски преподаватель держался торжественно и строго, словно лихой генерал на боевом скакуне. Мощно кроша мел в мелкую пыль, Витольд Генрихович объяснял тему с таким энтузиазмом, что ему завидовали все его ученики – воспитанники военного училища, тщетно пытавшиеся уследить за ходом его мысли.

Даже собственное имя приятно волновало Витольда Генриховича и будоражило его воображение не только оригинальностью, но и символической связью с немецкими корнями, ибо на древнегерманском означало не что иное, как лесной властитель. Если насчёт лесного нужно было ещё подумать, то властитель, разумеется, как нельзя кстати подходил под общую парадигму легендарного происхождения его рода и тревожно щекотал затаившееся в нём тщеславие. Витольд Генрихович часто любил произносить своё имя тихо, себе под нос, по нескольку раз, когда бывал один и его никто не слышал, чаще всего – стоя у умывальника и причёсывая редким гребешком остатки некогда гордой русой шевелюры. Он с удовольствием закусывал нижнюю губу в щекотливом и властно-твердеющем «в», упруго упирающемся в самую её серединку, а потом, после дерзкого сквозного прыжка в «и» и набора воздуха перед вторым, решительным слогом, его голос гордо взбирался на крутой «тольд», возносивший его к вершине воображаемого утёса, как если бы он был всадником, несущим победное знамя своего полка, чтобы водрузить его там, на самом верху, могучим припечатывающим жестом – «то-ль-д»! В-и-толь-льд! Превосходно!

Поздно женившись и рано овдовев, Витольд Генрихович решил больше не скреплять себя узами брака, а нанять домашнюю работницу Глафиру Поликарповну Плют, бывшую буфетчицу того же военного училища, где он работал, и та два раза в неделю приходила готовить и убирать в его просторной квартире в старом «господском» доме, чудом уцелевшем с былых времен, но безжалостно расчленённом советской властью на мелкие соты отдельных квартир. Зимой дом сурово хмурился чернеющим чопорным парадным, и две белые колонны, расставленные по обшарпанным бокам, торчали как часовые на посту. А поздней весной он преображался, блаженно утопал в буйно цветущих липах и акациях и душил жителей дома в пьянящих объятиях лета.

От жены, которая когда-то давала частные уроки музыки, Витольду Штейнгаузу остались старый громоздкий Blüthner, на котором после её смерти больше никто не играл, вследствие чего он пылился и служил подставкой для полки с книгами, и дочь Людвика, поздний ребёнок, которого никто уже не ждал, и потому её появление Витольд Генрихович и его супруга Берта Филипповна восприняли как неподвластное разуму чудо.