Алексей Большегоров - Хозяйка чужих снов. Мистическая быль

Не кто иной, а первый секретарь Ленинградского обкома партии товарищ Жданов будет у них завтра в институте, посетит клинику и вручит ему, капитану Митрохину, причитающуюся награду. На этот раз, несмотря на 1 апреля, она куда более серьезно отнеслась к словам Виктора и решила аккуратно расспросить обо всем профессора. Поленов только пожал плечами. – Занимайтесь больными, матушка, а то со своим Митрохиным, вы тут у нас обо всем позабудете! – с нескрываемым раздражением отвечал он, всем своим видом показывая, что ни о каком высокопоставленном визитере ему, директору института, ничего не известно. – Может быть, мама, что ни будь знает? – подумала она. Татьяна Павловна служила в Смольном без малого двадцать лет, была на хорошем счету у начальства и, естественно, знала Жданова лично. Но и она ничего определенного сказать не могла. – Ладно, утро вечера мудренее, – решила Вера, отправляясь спать. Появившись, как обычно, к восьми утра в клинике, Вера застала там страшный переполох. Она не спрашивала его причину, она ее знала. Жданов пожаловал днем. В сопровождении многочисленной свиты и всего институтского руководства он побродил по клинике, поинтересовался над чем сейчас работает Андрей Львович, а затем зашел в палату к Митрохину, где вручил орден и ценный подарок от лица ленинградцев, как он сам выразился. Пожелав скорейшего выздоровления, вождь удалился и вскоре покинул институт. После его отъезда Поленов вызвал Веру, и мягко упрекнул ее в том, что можно было быть и понастойчивее.

– Нам известно, где трудится ваша матушка, дорогая Вера Александровна, поэтому вчера вы должны были мне сказать, как все обстоит на самом деле, без этих ваших женских штучек, намеков и околичностей. Татьяна Павловна поделилась этой новостью с вами, как с дочерью, самым близким себе человеком, и здесь нет ничего такого, что нужно скрывать, по крайней мере, от меня. Вы же знаете мое отношение к вам. Так что, на будущее всегда говорите мне обо всем этаком, чтобы мы спокойно могли подготовиться, подумать, ну, вы меня понимаете, – с этими словами он отпустил ее с миром, взбудораженную и заинтригованную крайне. – Да, ставки растут! – подумала Вера, выходя от профессора. – Он уверен, что я обо всем узнала от матери и пыталась в завуалированной форме донести ему эту новость. Что ж, пусть так. Это даже хорошо, во всяком случае, знала сама и хотела, чтобы и он знал, но сказать напрямую не осмелилась. В конце концов, время у нас такое, – не без горечи усмехнулась она. – А то, что мама в курсе подобной информации вполне естественно, как и то, что она мне сказала. Стоп. Это для нас с Поленовым естественно, для Верещагина естественно, а для товарищей из НКВД вовсе нет, совсем даже не естественно. – Вера остановилась. На стене, в главном институтском коридоре, под большим портретом Сталина, скромно притулился небольшой, сероватых тонов плакатик с обезоруживающим своей лапидарностью лозунгом по диагонали – «Не болтай!». Густая, с огненным отливом упрямая прядь давно выбилась из-под хирургической шапочки и закрывала собой пол лица, но ушедшей в себя Вере она не мешала. – Пожалуй, если у Виктора с этим его даром серьезно, сейчас куда лучше помалкивать, – не сводя глаз с плаката, рассудила она. Глубокая морщина разрезала ее лоб, по лицу пробежала тень, взгляд посуровел и стал жестким.

– Ну, как у нас дела? Нас можно поздравить? – быстро, почти скороговоркой произнесла Вера, закрывая за собой дверь Викторовой палаты и весело поглядывая на открытую, ярко красную коробочку, стоявшую на тумбочке у изголовья кровати. Кроме него в помещении никого не было. Весь народ, а в палате лежали одни ходячие, разошелся. Нежданное посещение вождя необходимо было перекурить. Не отрывая взгляда от ордена, который он держал перед собою, Виктор отрешенно бросил:

– А он ведь еще не старый, а проживет недолго.

– Тсс! Что ты такое говоришь, не смей! – испугалась Вера, усаживаясь к нему в ноги. Она сразу поняла, что он имеет в виду Жданова.

– Я говорю, что вижу.

– Но как это с тобой происходит? Как? – горячилась она, не находя ни одного, сколько-нибудь рационального объяснения.

– Да сам не знаю, засыпаю и вижу.

– Ладно, тогда ответь, сколько проживу я, когда мне предстоит умереть? – Его взгляд остановился на ней, потом он закрыл глаза и через минуту изрек:

– Ничего.

– Что, ничего?

– Я ничего про тебя не видел, когда спал, да и не могу я так, по заказу.

– Вот что, – в раздумьях проронила Вера. – Ты должен подумать и постараться вспомнить, разложить по полочкам, как это…, знание, – наконец нашла она подходящее слово, – к тебе приходит, вследствие каких причин, побудительных импульсов, каких-то разговоров…, а потом рассказать мне. Но только мне, и никому более! Не вздумай что-то ляпнуть здесь, своим по палате, или того хуже, кому-нибудь из персонала, и… – она запнулась, – Андрею Львовичу, тоже не надо. Я тебя заклинаю, Витя. Ты меня понял!? – она умоляюще, во все глаза смотрела на него.