Алексей Борисов: Странствие в зазеркалье и другие мистические истории

Не знаю, что стал бы делать, если высокопоставленным функционерам моего уровня не бронировали на время визитов на периферию отдельные номера-люксы. Командировки достали: к судьбоносному моменту подписания очередного протокола или договора из всех чувств, помыслов и побуждений остаётся лишь желание поскорее повалиться в накрахмаленный кокон гостиничных простыней, заснуть и никого не видеть ближайшие лет 30-40.

Но на этот раз, несмотря на теплый душ и бесчисленное множество проглоченных на фуршете фужеров, я никак не мог заснуть. Подспудное чувство тревоги не оставляло меня, удобная поза не приходила, раскаленный череп моментально нагревал наволочку, и я бесконечно перекатывал голову из одной вмятины на подушке в другую, мучаясь от разламывающей виски боли.

Чтобы хоть как-то взять себя в руки, решил встать и заняться каким-нибудь незначительным делом. Присев под большим, старинного фасона зеркалом к столику на массивных ножках, включил ноутбук и стал просматривать электронную почту. Но ничего из этой затеи не вышло: строчки путались перед глазами, взгляд застывал то на царапине на бордовой лакировке стола, то упирался в черноту ночного окна, то уходил в стену…

Зевнув пару раз до боли в челюстях, уставился в потолок, украшенный лепниной, и, решив, что, наконец-то, сейчас меня сморит, начал разворачиваться к кровати, и в этот миг заметил в зеркале чье-то отражение. Оно мелькнуло только на мгновение, но я готов был побиться на заклад в том, что это было видение юной девушки, сидящей вполоборота ко мне и оглядывающейся через плечо; спина ее была абсолютно обнажена и пшеничные распущенные волосы ниспадали до самой поясницы.

Видение это было настолько отчётливо, что я даже рефлекторно крутанул головой, чтобы увидеть ее вживе, и, конечно же, не узрел ничего, кроме манерной, оформленной в будуарном стиле тумбочки в дальнем углу номера.

Отчего-то мне стало грустно; поднявшись, подошел к окну и стал смотреть на осенне-мокрую, горбящуюся, как на картинах кубистов, мостовую, освещенную уринным светом уличных фонарей. «Вот и осень пришла», – с заезженной меланхоличностью подумалось мне, и, отворачиваясь от окна, вновь увидел мелькнувшее в зеркале отражение девушки. Однако на этот раз оно задержалось на добрые полторы секунды, и я успел заметить, что незнакомка, откинув голову, поправляет свои длинные волосы, и из-под ее локтя даже разглядел грудь с задорно вздернутым вверх соском.

«Допрыгался, козел! – ругнул самого себя. – Вот так крыша и съезжает! Седьмая командировка за месяц. Всё бы тебе капусту рубить, вот тараканы на крыше и зашуршали!» – стараясь не смотреть в зеркало, отошел к шкафу, достал из походного саквояжа фляжку с ромом и влил себе в глотку полдюжины обжигающих, ароматных глотков. Моментально отяжелев, вернулся к столу под зеркалом и, опустившись на стул, закрыл глаза.

«Интересно, как долго еще удастся скрывать нервное истощение от начальства? – лениво шевельнул мыслями в черепушке. – Может, пока не поздно, поискать другую работёнку? Бабок насшибал достаточно, на жизнь хватит, даже если устроиться в музей смотрителем… Чем не планида: сиди целый день на стульчике и секи, чтобы лохи на кресла из-под Людовика надцатого не брякались! Или, может, лучше сразу – того? Раз – и готово? И все проблемы – позади? А то ведь компаньоны-братаны так просто уйти не дадут, да и самого жабка душить будет…», – выведенный из полудрёмы этой мыслью, вновь открыл глаза и буквально остолбенел. Прекрасная незнакомка стояла в зеркале прямо напротив меня и вовсе не собиралась исчезать; чуть прогнувшись в спине и прикрывая кистями тонких рук сосцы маленьких грудок, она в упор и недоуменно смотрела на меня, и в треугольничке приподнятой верхней губы сахарно отсвечивали ее зубки.

Я почувствовал, что волосы шевелятся у меня на затылке; онемев, мы смотрели друг на друга не менее полуминуты. Потом она начала плавно, не производя ни единого движения, отодвигаться вглубь темного, словно ноябрьский омут, пространства за ее спиной. Тело девушки, отливающее сквозь патину амальгамы оттенками благородной платины, стало постепенно скрываться тенями – они распространялись от низа ее девичьи впалого живота и постепенно охватывали плечи, шею, большую часть головы; еще несколько секунд мне виделись, контрастируя своей белизной с окружающим мраком, выпуклости бедер да молочные клубнички ее грудей, словно подсвечивающие снизу мягким матовым светом лицо незнакомки, вдруг показавшееся мне страшно несчастным и молящим.